а поэтому снова просто для себя, от осознания, что я никогда не приду и не скажу этого в аську, к тому же ты мне все равно в последнее время не отвечаешь.
Вот смотри. Сижу здесь я, совсем скучный, ни в кого не влюбленный ребенок с кучей счастья в карманах, плюется он этим счастьем сквозь зубы лениво и ругается на всех.
Сижу здесь я, совсем недогениальный, совсем паршивая овца на убой, которой расчесали шерстку, а она невесть что о себе возомнила.
У меня уже нет того энтузиазма, который раньше позволял мне думать, что я могу... ладно, неважно. Его нет, потому что убийство его складывается из всяких мелких вещей, ну ты сама знаешь.
И... нет, у меня снова опустились руки и я снова не в силах написать тебе что-то такое, что хочу написать. Нет, я могу сформулировать, могу даже художественно, могу из пульки и из конфетки, могу из фантика и микросхемы, да из каких угодно слов понаделать любой фигни, но просто не на ту тему, которая что-то изменит.
Мне очень жаль, что мне нечего тебе сказать, Ланс, и тебе, видимо, тоже нечего сказать мне.


Видимо, смирившись с потерей жены, заставив себя смириться с теоретическим равнодушием мужа, заставив себя осознать, что я действительно ни черта не хочу от других людей, что новых людей надо всё время искать именно потому, что старые через мгновение исчезнут, эфемерные духи, всего лишь имена в записной книжке, но не живое тепло, которое я все равно никогда не могу ощутить; наступив на горло осознанию того, что я действительно мог бы кого-то любить, растоптав свое умение прощать то, что многие мною пользуются, помня о том, что я не верю в иную любовь, кроме любви к себе, и что нельзя заморачиваться на межличностных отношениях,
я наконец смирился и с тем, что все, кого я хочу любить, - мне нечего им дать, потому что
я-то хочу их любить, но они... нет, не обижен, но я я-всего-лишь-хочу-чтобы-вы-тоже-хотели-меня-любить.
им меня не надо. так чего дарить ненужное. мне не сложно не любить, честно, я умею терять и отказывать, я не буду навязываться, я никогда не любил и почти никогда не.

просто понимаешь, мой старый телефон сломался, он был совсем старый, и мама отдала мне свой, не такой старый, а себе купила новый (мне-то хорошего телефона не надо, а ей приятно, хорошей моей). и я туда перепечатывал телефонную книжку, понимаешь, не было на моем совсем старом телефоне никакого блютуса, ничего не было, а юсбишный провод к нему я посеял еще до рождества христова.
так вот, там же контакты по группам, и я сразу же завел группу "семейство", куда записал Нату как младшую сестренку, Фейта как мужа и жену как жену.
Потом, вчера, я вернул жену в общую группу, потому что жене я не нужен, а что это за член семьи, который смотрит на другого члена семьи исключительно как на источник выгоды.
Но вообще-то, еще тогда, давно, когда я делал группу семейство с серебряным колечком на общей групповой картинке, я еще тогда стучался к тебе в аську, я хотел напомнить, что ты была не против идеи с кольцами, мне ужасно, страшно хотелось тоже тебя записать в свое семейство.
Теперь не буду.

Мне просто горько, что я тебе вовсе никто, а ты всегда была для меня кем-то.
Мне горько.

Но это пройдет, я не хочу, чтобы как с женой, когда я мог понять свою ненужность еще два месяца назад, а понял, только когда мне сказали почти в лоб.
Я хочу честности, понимаешь, не знаю, почему мне так приспичило, я же вообще-то всегда был нечестный, очень, а тут я, наверное, просто подумал, что и правда люблю, но это всё блажь, вытравлю, неизбежно.

предыдущий пост я написал за две минуты,

мне скучно.

мне плевать, что:
они не падают к моим ногам, что реки не разверзлись, небеса не поменяли цвет, на спине не выросла дополнительная гарнитура для полётов.
мне плевать, я всё равно всемогущ.
ты, тоже, наверное, но мне как-то со своей колокольни, тут холодно и мокро, идеальное состояние мира, много неба и много воды
неужели кто-то наплакал.

я обхватываю колени руками и нежно прижимаюсь щекой, мне хорошо, мне холодно и сыро.

все слова про устройство мира - сплошная демагогия, я буду играть по тем правилам, которые мне нравятся,

так вот,
я всемогущ.

Криворучье ты моё любимое, ну не сминай пергамент зубами:
прочность – это свойство всегда мнимое, особенно, когда бьешься лбами
о стены и прочие вещи, или грызешь пергамент,
или отбрыкиваешься от стада слонов ногами.
То есть всё одинаково безрезультатно –
боль не пройдет, понятно?

Ядоухмылочье ты мое нехорошее – соберись, возьми себя в руки, бейся!
Сбрось с себя ненужную ношу и – влюбись, что ли, умойся, побрейся,
выйди на улицу, вспомни, где расположен книжный.
Сбегай в лес на перегонки с птицами, если костюм подвижный.
В общем, отвлекись хоть на что-то важное,
сердце-то – не бумажное.

А раз не бумажное, то и нечего его грызть, оно тебе не пергамент,
и вообще ты любил жевать мяту, а оно мятой не пахнет, не ври даме.
Будешь врать – дама обидится и тоже войдет в депрессию,
для того, чтобы стихи писались, ну и для большей экспрессии,
а впрочем, дама любит толк и не любит мучиться.
Потому у неё всё-всё получится.

[на слова Тау: студенченство, солнечность, автостоп, веснушки ]

Веснушки судьбы в основном высыпают, пока ещё юность.
Когда – студенчество, когда – солнечность, когда – краски.
И всё твоё поколение – одна большая коммуна,
где у любого глаза двух цветов, как у хаски.
Снимаешь маску – для мимики и поцелуя,
и прочь сандалии – танцы и босикомость,
всё прочее – не сейчас же.
всё прочее – не волнует,
ибо то, что творится сейчас – ново и незнакомо.
А может, напротив, знакомо слишком:
автостопом добраться до питерского мальчишки,
бегом по ступеням, пинок в дверь: откройте своей подружке.
У судьбы твоей, мой осенний зверь, –
пусть до старости будут веснушки.

[на слова Инвиза: земляника, горечь]

Окстись, не ешь землянику этого ноября, она слишком сладкая, чтобы в позднюю осень. Но ты не послушаешь, ты слишком упрям, хотя тебя много кто о таком просит.
Октись, не смейся в лицо ветрам, лучше целуй их, закрывая очи. Ясной луне говори: сестра, и я знаю точно – ей будет приятно очень.
Окстись, перекрестись, взывая к духам своей земли: помогите мне унестись, ага-ага, за седую листву, прямо туда, где меня ждут корабли. Я вновь взываю к своим богам: Боже, помолись своему божеству, чтобы всегда у меня как сейчас – ничего не болит.
Окстись, встань рано, послушай на палубе чаек крики, посмотри на моё море.
И прошу тебя – не ешь ты осенью землянки, у нее вкус – одна горечь.

Я ужасно хотел бы добежать к тебе по воздушному мосту, который скрадывает расстояния, схлопывает их руками, как маленький ребенок, ловящий бабочку. Я хотел – нет, что ты, о таких вещах я не смею мечтать, но хотя бы коснуться твоего плеча, чтобы ты оглянулся. И обязательно удивился со всей возможной непосредственностью: ой, ты здесь! – как приятно, я как раз думал, кого бы пригласить на варенье.
А я бы улыбнулся и сказал бы: «Как ты мог думать о ком-то, кроме меня, всё твое варенье принадлежит мне еще до своего рождения!»
И ты бы рассмеялся и подчинился бы неминуемому року в лице меня.

Но сослагательное – это от слова «слагать». Или от слова «SOS». Вот мои руки слагают на клавиатуре это недописьмо, потому от слова «слагать».
А все остальное во мне орёт на все этажи, до самого неба: SOS.
Потому так.

Что бы такого написать, чтобы и людям интересно, и мне не стыдно.
Видимо, именно из-за того, что никогда ничего такого не пишу, меня нигде и не читают.

- Ты уже написала?
- Еще нет.
Младшая сестренка надула губы и уткнулась носом в абрикосовое варенье, демонстрируя свое неудовольствие, и голубые глаза были озерами негодования. Мол, ну и дура же ты, Старшая, раз ничего не пишешь.
Альтесте стало стыдно, и она неуверенно улыбнулась.
- Юни, не обижайся. Мир не умрет без моих историй.
- А вот я умру! - надула губы Младшая. - Вот серьезно: возьму и умру. Прямо сейчас.
- Целиком обмажешься вареньем и умрешь от счастья? - усмехнулась Альтеста.
- А хоть бы и так, - скорчила рожицу Юни. - Чем не вариант?
Старшая ласково потрепала младшую по светлой макушке и ушла в башню.
У Старшей сестры была своя часть Замка, у Младшей - своя, но если Юни была гостеприимной и Младшее Крыло было всегда открыто для посетителей, то на территорию Альтесты никто не допускался. Даже Юни была там от силы раз в год. Ну ладно, гораздо чаще, но все-таки в дальних комнатах все было закрыто на несколько десятков хитроумных замков, которые Старшая мастерила собственноручно и по лично составленным чертежам, и чтобы не пускать в эти покои слуг, сама убиралась там и мыла полы. Впрочем, это случалось редко, поэтому в дальних комнатах Старшего крыла всегда царил полный кавардак.
Уже которую Осень Юни беззаветно ждала какой-нибудь истории от Старшей, ну хоть какой-нибудь. Ведь все они замечательные, Альтеста по-другому и не напишет. Она обязательно напишет что-нибудь ну очень замечательное, сказочное, красивое и трогательное. Как иначе? Даже если она будет писать левой пяткой, все равно будет хорошо! Ну так почему же она ничего не пишет, особенно, если обещала своей Младшей сестренке, ведь Юни так ее любит и так ждет ее историй?
А боль в глазах Старшей все нарастала и нарастала, на пальцах появлялись явно не писчие мозоли, и любому глазу (как вооруженному, так и мирному) было видно, что занимается она совсем не историями.
Как-то раз, когда Юни была еще совсем малышкой, Альтеста посадила ее себе на колени и стала рассказывать про созвездия. Вон, мол, такое-то, а вот там, правее, такое-то. И всё это было так прекрасно и так чудесно, что очаровало малышку ну просто до самой макушки, и она с блеском в глазах спросила:
- А мы когда-нибудь сможем там побывать? Ну, чтобы рассмотреть, как там живут всякие эльфы?
- А с чего ты взяла, что эльфы живут на звездах? - удивилась Старшая.
- Ну а где же еще они, по-твоему, живут? Такие красивые звезды и такие красивые эльфы - конечно, эльфы живут там, они ведь обязаны жить там, где красивее всего! Ну так что, мы там побываем?
- Нет, малышка, не думаю, - улыбнулась Старшая. - Я не знаю ни одного человека, который бы побывал на звездах.
- Ну что же, значит, мы будем первыми, - с чувством глубокого удовлетворения сказала Юни.
С тех пор Альтеста рассказывала Младшей несколько историй, и вовсе даже не про эльфов, но тоже чудесных, но потом как-то перестала, и Юни уже сколько лет печалилась, что никто ничего ей не рассказывает.
А Старшая все мрачнела и мрачнела, но ведь как часто бывает так, что мы ощущаем боль за близких людей, в стократ большую, чем их собственная, волнуясь без причины и трепетно относясь к тем вещам, которые наши близкие сочли бы незначительными глупостями.
И однажды поздно вечером она пришла к Юни и загадочно ей подмигнула, и Младшая заметила, что тень из глаз сестры куда-то исчезла. Они взялись за руки, и Альтеста повела Юни в свои покои, открывая все эти хитроумные замки один за другим; минуя коридоры, в которых валялось разбитое стекло (много разбитых стекол и странных изогнутых зеркал), какие-то железки, напоминающие браслеты, палки, ворохи чертежей и исписанных бумажек, разные инструменты и много пыли. Пройдя через все коридоры к самой дальней и самой высокой комнатке, Альтеста вдруг остановилась и неуверенно посмотрела на сестру.
- Я... я делала это для тебя, - сказала она и распахнула последнюю дверь.
За дверью была маленькая круглая комната, в которой не было потолка, и звездное небо заполняло собой все пространство, а прямо перед ними стояло какое-то необычное сооружение, длинное и тонкое, расширяющееся к одному концу и стоящее на трех забавных ножках.
- Это... это такое устройство. Подойди и посмотри в маленькое стеклышко, только зажмурь второй глаз, а то не видно будет - улыбнулась Альтеста.
Юни, затаив дыхание, подошла к странной штуке и посмотрела в маленькое стеклышко, как сказала сестра, закрыв второй глаз, и там, в стеклышке, было видно, как какие-то светящиеся огоньки летают вокруг высоких серых камней.
- Что это? - спросила Юни изумленно.
- Это... в общем, это то, что творится на звездах.
И Юни, приникнув к маленькому стеклышку, смотрела и смотрела, разыскивая в темноте все новые звезды, и на каждой из них кружились чудесные огоньки.
- То есть... то есть там нет эльфов? - слегка растерянно спросила Юни через долгое время.
- Знаешь, малышка... Эльфов там нет. Но зато... - с какой-то очень загадочной улыбкой Альтеста подошла к своему звездоскопу и направила его вниз - от неба к горизонту. - Смотри, - улыбнулась она.
И Юни снова приникла к стеклышку, и там, вдалеке, был огромный лес, и ежу понятно, что совершенно волшебный, и еще было видно, как длинноволосые создания с острыми ушами смеются и танцуют вокруг деревьев, взлетая и кружась, и их лица сияли так же, как сияли странные огоньки на звездах - это можно было заметить, если присмотреться к их глазам.
- Эльфы, - сказала Юни. - Я так и знала, что они когда-то жили на звездах.


Усталая и довольная Юни уже лежала в постели и думала о том, что когда она подрастет, то обязательно отправится в путешествие и познакомится с эльфами, и это ведь даже хорошо, что они живут не на звездах, а то ведь бедной Альтесте пришлось бы строить еще и звездолет; а звезды все-таки, конечно, прекрасны, но своей, далекой и непонятной красотой, и эта красота - пусть она будет целиком для Старшей, а Младшей все-таки эльфы нравятся больше.
- Как насчет длинной истории на ночь? - заговорщицки улыбнулась Альтеста.
- Ты... ты написала историю? - с восторгом спросила Юни.
- Ага. Длинную историю про эльфов, - подмигнула Старшая, и вытащила из-за пазухи увесистую стопку исписанных листов. - Это первая часть, и она уже написана. А у меня в покоях лежит первая глава второй части, но имей в виду, что третью я буду писать только с рассказов очевидца, которым предстоит стать тебе.
В глазах Юни загорелось настоящее счастье, и когда Старшая прочла немного из своей сказки, пожелала спокойной ночи и ушла, то Младшая еще долго думала о том, как она отрастит себе длинные-длинные волосы (ведь они у нее тоже светлые), наденет красивое белое платье и будет кружиться, кружиться вокруг деревьев и петь эльфийские песни.
Когда она уснула, ей снились далекие огоньки, которые умели смеяться и рассказывать истории.

я неуместен.
во всех смыслах.

вывод: надо сваливать