Что-то очень неправильно.

отч ,умйоп ен какин окьлот

Вот я хотел придумать мир, в котором будем много созданий. Они были бы разные, эти создания: от самых великих богов, которые сидят с чашкой кофе в руках за шахматной доской и придумывают траекторию, по которой, возможно, мир будет катиться к черту, до маленьких домашних существ с кучей менее глобальных, но от этого не менее важных проблем в голове: как воспитать сына, как починить компьютер, что завтра сказать шефу, чтобы не выперли с нагретого места. Это было бы довольно забавно – вычленить из всех этих созданий потенциально интересных персонажей, произвести, так сказать, столкновение интересов – пусть себе маются, юные герои, решают мировые проблемы и ищут ответы на свои идиотские вопросы (кто убил бога? Вы что, оглохли, я кого спрашиваю? Кто убил бога и не вымыл после себя небо?).

Спустя какое-то время рефлексии на эту тему я осознал, что лучше все-таки ограничиться отдельно взятой группой людей, уже сформированной; в таком случае мир – это просто площадка для действия, и самым интересным становится не мнимое решение глобальных проблем, а взаимоотношения. То есть если взять круг людей, связать их каким-либо любопытным образом, то что пересилит – собственные интересы или тяга к кругу? Некоторое время меня занимал этот вопрос, но потом я разобрался в природе благородства (иметь мораль – и польза, и удовольствие), так что мой интерес к этому иссяк, ибо всё равно скучно – все идеалы строятся на выносном, так сказать, эгоизме, поэтому что уж тут говорить.

Не так давно я был поглощён идеей уже теперь всего лишь двух собеседников – зато таких, на беседе которых могла бы держаться вечность. Это идеальные собеседники, которые подходят друг другу, как антиномии. Их разговор – неторопливый, обстоятельный, но по сути своей демагогичный, ибо это либо творческая профанация, либо попытки проанализировать какой-то из вечных вопросов (дорогой, а мы будем болтать вечно или все же когда-нибудь заткнемся, как думаешь? – Это уж как суждено. – А ты веришь в судьбу? Давай поговорим об этом!). Но зато, пока они говорят, им больше ничего не нужно, ибо их разговор – заметь, беседа всего лишь двоих – способен создать мир даже из вселенской бездны, их слова воскресят краски и свет, построят на берегу моря песочные замки и пустят по закатному небу вечерние размазанные перьевые облака (это белая гуашь разлилась, не больше). Наверное, эти двое должны быть сказочниками, а может быть, и неважно, кто они. Просто и без меня ясно, что призвание их - в разговоре друг с другом, и больше ни с кем, это такая замкнутая система, которая рождает бесчисленные миры определенного спектра.

Эта идея сидела у меня в мозгу и мучила меня долго и обстоятельно, с мастерством хорошего хладнокровного палача. Я, естественно, метался, как истеричная девчонка с зачатками меркантильности мечется по парфюмерному магазину, не зная, что предпочесть: одни очень дорогие и безусловно крутые, вторые, дешевле и не такие крутые, зато более приятные, или двое совсем дешевых, зато двое? В общем, тот еще был период жизни.

Зато сейчас я склонен полагать, что достаточно себя одного. Правда, если так, то порой это, пожалуй, больше похоже на вселенское молчание, чем на достойную беседу, но суть не в этом; суть в том, что все эти замки на берегу моря и перьевые облака – они в тебе, как и проблемы мирового масштаба и масштаба поменьше, как кофе и шахматы и вопрос «Куда катиться миру?», как и небо, залитое кровью бога, которого кто-то убил, а тебе смывать. В общем, я пришел к выводу, что двое – да простят меня влюблённые и ищущие – двое, это иногда слишком много, слишком много для тех, кто привык быть один.

Оно у меня есть. Он сам так сказал: оно есть у тебя, а он, уж поверь, умнее, он старше и больше знает; почему бы ему не верить. Мне даже деться от этого некуда, не вырывать же его, в самом деле, только за то, что оно есть. Нет уж, раз есть — пусть будет. Когда-нибудь, возможно, оно перестанет причинять мне боль.

Оно - маленькое, неуверенное, постоянно дергающееся; теплое, хрупкое, сумасшедшее. Оно рвется куда-то, вечно бьётся за что-то, зачем? Успокойся, маленькое, я всё равно ничего не буду делать, ничего, таков вот я, мне нужно просто прислониться к стене и закрыть глаза от усталости. Там, на обратной стороне век - моя темнота, вечность зрачков, я упаду в нее и усну там, и будет мне покой, а ты не дергайся, право, не стоит, всё равно ничего не получится. Я знаю, ты скажешь сейчас - в этом и есть смысл, рваться, покуда есть силы, пытаться взлететь над пропастью, находить другие пути; а я скажу - нет, прости меня, можешь летать, я не держу тебя, вырвись из клетки и улетай на свободу, а мне ждет моя пропасть, бездна моя, вечность.

Ты вечно толкаешь меня на какие-то глупые поступки. Мой голос дрожит, руки тоже, хотя я и стараюсь казаться спокойным, все почему-то смотрят на меня подозрительно, будто я кого-то убил за углом, и вот, бесстыдник, вышел к народу свалить вину на другого. И все ждут с напряжением: вот, сейчас, он скажет что-нибудь отвратительное и мы его посадим. Разница в том, что посадят меня на витамины, на Валокордин, на утешительные слова ни о чём. Пучему это ни о чем? - спросят те, кто их говорит; я отвечу: потому что они ничего не решают.

Вот если бы ты, мое маленькое, могло улететь, наконец, действительно вырваться из клетки и улететь, то я был бы счастлив, наконец, я уснул бы спокойно и никогда бы боле не просыпался, ибо никто не тревожил бы мой сон.

Но ты, беспокойное, ты пока еще слишком горячее, ты хочешь греть кому-нибудь руки и губы, ты хочешь выстукивать вальсовый ритм и общаться азбукой Морзе. Что я могу противопоставить тебе, твой силе, ты само сводишь меня с ума, ты само меня убиваешь; скоро я истеку кровью от одиночества.

Ах, да чего говорить. Оно есть, и этого не изменить, скоро всё кончится, маленькое моё, скоро мы свалимся в пропасть, просто ты веришь, что мы взлетим, а я - нет.

Самый пронзительный крик о помощи обычно издают немые, а вокруг, как водится, люди с музыкальным слухом и ни хрена не слышащие.

Я не немой, я говорящий, мама.

Я танцующий-поющий-пишущий-рисующий, но я никто.

где тут стиль, девочка, где тут стиль, карандаш в рот, фас

хорошая cука собачка

тишина – это когда ты нахлебался молчания и тебя им вырвало, когда спина ровная как планшет, на нем надо рисовать кровью, царапай, фас, хороший кобель.

Внутрь себя падать и удариться головой о что-то такое внутри

Это опасно?

Это значит – пора выбивать клыки и выдирать когти, сложить их в коробочку или продать на сувениры детям, это значит – время снов, время молчания через край, время мечты, за которой не гонятся, но идут под руку с кем-нибудь таким же равнодушным и самовлюбленным

Хорошо, когда есть куда складывать свои клыки

выплюнь бяку, хорошая собачка. Только не плюйся словами, ладно? – я не смогу, мама, я не умею молчать, я нахлебался молчания и меня им вырвало.

Они - прекрасные, самостоятельные, широкие - на всю глубину широкие, на всех зрителей прекрасные, вот что я имею в виду - они говорят те вещи - про меня говорят, это вам не шутка! - которые я и сам-то сформулировать не желал. Одна описывать счастье моё - точнее, одну его испостась, но описывает полно и многоцветно, используя те слова, которые надо, и тыкает мне пальцем в небо, попадая в Луну. Ах вот как оно, оказывается, бывает. И я киваю завороженно, и слезы текут, а она, слава Богу, не заметила.

А другая - что с меня взять, я маленек и жалок - другая говорит про меня то, что я и сам знал, но не хотел никому говорить, потому что вот тогда точно слезы на глаза навернутся так, что заметит даже слепой. Да-да, для меня Луна - это именно оно самое, то же самое, что для Инвиза Ветер, и ты права безумно. Просто нечестно ведь.

Я давно и почти смирился с мыслью, что нечестно. Что как это так - оказалось, что всё, что снилось мне, мстилось мне относительно этого слова - я не про Луну сейчас говорю, господа, и не про рассказы свои, и вообще я о том, о чём никогда вам не писал, вот вы и не поймёте, о чём я толкую, так что просто закройте глаза и смейтесь - так вот, как же так, я сам давал ему имя, сам с упорством просеивателя песка вычленял детали из общего потока - причем, как оказалось, детали более-менее верные, достоверные, ну как же так вышло-то (а вот так! - смеется лохматая девочка, а вот так! - кривит губы темноволосый мальчик), что я ошибся в самом главном?.. Да быть того не может, как же так, мне было 11 лет и я не умел ошибаться. В моём тогдашнем понимании сеть - это сеть рыболовная, конечно же (так что теперь я маленькая рыбка, которая в неё попала). В моём тогдашнем понимании мир был создан специально для меня, а если даже не так, то всё равно всё это концерт для моей исключительно забавы, а потом, после смерти, я уйду гулять с прекрасными созданиями по лунной тропинке дальше. Никаких сомнений, четкое такое душевное ощущение, даже не ощущение, господа, а уверенность, знание на манер знания, что потолок сверху, а губы чужих людей должны быть холодными и сухими.

Ну не мог я тогда ошибаться, не мог. Потому и говорю небесам – как же вы так, недобрая шутка это, или вы мне указываете, мол, знай своё место, помни о том, что – если полюбишь, с ума сойдёшь, до капли вытечешь, и унесут тебя потоки воздуха в атмосфере куда-нибудь в далёкое место, так что и не думай, девочка, так что и не думай, мальчик, сиди на своей божественной высоте и смотри себе дальше на мир снисходительно, как будто все люди с твоих исключительно рук питаются, как будто стоит тебе дунуть – и изо рта твоего посыплются чудеса разноцветные (преимущественно фиолетовые, конечно, синенькие такие, цвета ночного неба, а так светло-голубые со сливочно-теплыми огоньками).

В общем, всё это было достаточно неожиданной шуткой с вашей стороны, Ночные небеса, но зато – зато! – я утвердился в мысли, что всегда знал немного больше, чем норны отмерили людям знать. Вот всегда была у меня уверенность, что я подглядывал, пока боги создавали мир и плели людские судьбы, ведь знал же я, знал, что всё так и будет. Но всё это неважно, облегчение вызывает сама мысль, что я угадал, угадал даже в мелочах, осталось найти такого же синего, и всё будет в порядке.

Разве что страх крохотный, неуживчивый с покоем – а ну как я чего-то не успел, а ну как я не слишком хорош, плохо себя воспитал, грешен, маленек, жалок, вот и не дали мне кормиться с собственных рук прекрасных, оттолкнули, обидев цензурой сказки мои про собственную жизнь, урезав их в самой идее, но сохранив детали. Вдруг это из-за того, что я чего-то не так думал, что-то не так делал, где-то недопрыгнул выше головы, где-то не прополз под собственными ногами, где-то крыльями махал не над бездной, а пыль с полок вытирал, чтобы мелочь туда поставить. Типа – убивайся тут, катайся по полу, устраивай концерты по нашим небесным заявкам, мы поглядим да похлопаем, как потешно ты убиваешься, девочка, всем бы так убиваться, всем бы слезки такие горькие лить да депрессии по воскресеньям устраивать, всем ты такую интересность, мы смотрим на тебя со всею возможной внимательностью, пляши, пляши свои языческие танцы на столе с книгами, вот умора.

Но светловолосая моя девочка, но темноволосый мой мальчик всё-то про меня знают, смеются надо мной и гонят спать, чтобы глупые мысли не думать и сны смотреть, про то, как я все-таки найду своего синего, умру спокойно, на себя целиком прекрасный, с рук собственных вскормленный, жив в своей сказке – и будет мне счастье, и пойду я босиком по лунной своей тропинке дальше. Хороший был концерт, да, талантливо, а какие пляски на столе кончиками пальцев, вот ведь чудеса.

Слышишь, как я называю тебя своей радостью, своим счастьем и своей душой, как я шепчу тебе ласковое на ухо, как я скриплю ручкой, строча тебе стихи, как я пою деревьям песни про тебя?.. Слышишь, как мои шаги отдаются в крыльях бабочки, как мое дыхание остается на стекле, как мое прикосновение меняет мир, как мои ресницы смыкаются в попытке увидеть вечность?..



Слышишь, как я обнимаю мир, и он вздыхает от моих объятий, слышишь, как я выдыхаю любовь, и небо смеется мне в ответ, слышишь, как я танцую на пепле, и пепел остается у меня в волосах?..



Слышишь, как я улыбаюсь облакам, как я дую на них, и они улетают прочь, слышишь, как я говорю: амен, и мир выключается перед тем, как закрываются наши глаза, слышишь, как я желаю тебе сказочных снов в миллиардах километров от тебя?..



Слышишь, как со мною перешетываются стены, слышишь, как книги выдают мне свои секреты, когда я глажу их по корешку, слышишь, как земля стонет от восторга, когда я делаю шаг, слышишь, как воздух взрывается от моих поцелув, отправленных с ветром?..



Слышишь, как я читаю стихи вслух, те, что написал ночью, слышишь, как я отвечаю "нет" на вопрос: "Тебе одиноко?", слышишь, как я говорю, что я счастлив, потому что там, в миллиардах километров от меня, есть ты?..



Слышишь мою ложь? Красивая, правда?

Луна (07:44 PM) :

Я куплю, знаешь, такую шершавую акварельную бумагу, примерно такую, которая в альбоме у Инвиза - помнишь? Она плотная и достаточно дорогая, но дело того стоит.

Я придумаю себе в голове много образов, может быть, 77, может быть, 33, я еще не решил, сколько мне надо; они будут волшебные и совсем мои. Я сделаю несколько черновиков, на которых буду рисовать, подбирать символику, подбирать руны, подбирать числа, фазы луны и все такое... По количеству дополнительных деталей это будет похоже на колоду Ленорман.

Я покрашу одну их сторону сиреневым. В этом смысле Лика угадала, внешняя сторона должна быть сиреневой.

Может быть, я сделаю несколько карт особых. Одна особая точно должна быть. Я не думаю, что она будет участвовать в гадании, но она точно будет лежать в колоде. И ее рубашка будет цвета ночного неба, потому что это цвет внутренний.

Это будет карта Луны, ага.

Вот.

Колода будет вся моя. В смысле, всё, что в ней будет, будет моим; за исключением букв алфавита, может быть, рун и чисел и фаз луны и таких вещей.

Вырезать карты я тоже буду вручную

длина их сторон будет соотносится как 1 к 3.

они будут длинные, ага.