До 8-го не ждите.



Уеду не так далеко, как можно подуматьМне очень страшно, очень.

слов нет

букв тоже нет

------ --, ----!

- ---- ---- -----, ------.



это не шутки, да

Я сижу, почти курю, почти пью и почти жую жвачку [вкус мятный, нет, миндальный, и не говори мне глупостей, что такого не бывает, я же знаю – бывает, у меня в словах всё бывает, я тут полноправная хозяйка, и заходя в эти самые фразы, ты должен стучаться, и – ах, вытирайте ноги, я вас умоляю, мне надоело ползать с тряпкой, стирая с земли своих слов ваши следы]. У меня волнение на лице написано, кем написано? – да я сама стояла перед зеркалом и выводила неаккуратные буковки шрифтом неопознанным рукою левой: вол-не-ние, только теперь еще есть верхние слои и слои нижние, у таких, как я, ничего просто не бывает, бывает только сложно и очень больно, ты скажи мне твёрдо: у всех так, все мучаются, всем волнительно и больно, никто не радуется, никто не счастлив, все смурные и злобные твари, и лишь в глубине души шерсть становится пухом и перьями, цвет черный становится белым. И белым по черному, черным по белому, я вывожу на своем лице, чтобы ты мог прочитать, чтобы я могла хоть как-то утолить невозможную жажду, страшную боль: волнуюсь, милый ты мой, волнуюсь, у меня голова кругом идет, а это опасно, ты же не хочешь, чтобы я свернула себе шею, ну скажи мне, не хочешь?..

Нет, я буду сидеть и молчать, ни слова тебе не скажу, но ты придешь, мое ожидание скорбно закончится, мое ожидание – это аморфное тело, это стекло, текущее медленно и незаметно, только когда черты лица исказятся, только тогда ты заметишь, что все неподвижное тоже подвижно, что что-то течёт, черт возьми, течёт, по лицу течет, и не надо только это слизывать, умоляю, мне же стыдно. И убери свои руки, убери подальше, не надо, пальцы мои сожмутся твёрдо, но страх и боль и смятение в сердце – никакой уверенности, сплошные нервы, у меня выпадают клочья волос, у меня выпадают жидкие куски глаз, они отваливаются от моей души и падают вниз, на пол, я лежу и пялюсь на них, как дура; ладно, проехали, ладно, проехали, ладно, следующая остановка: <невнятный голос водителя>. Черт.

...Хорошо, хорошо, я не могу так больше, уже признала, уже сказала всё, что могла: да, ни к кому ничего такого, только к одной-единственной женщине, да, я хочу, да, и ее, и тебя, но про нее я тебе не скажу, никогда, черт возьми, ее имя тоже на мне написано, только чужими буквами на выученном еще мной языке, написано на затылке, чтобы все могли прочитать, но только не я, где ты, свобода, где ты, как тяжело улыбаться врагам, сдаваться смиренно, хорошо, хорошо, я не могу так больше, я слабее, чем думала, я признаю, я признаю, буквы – фигня.

Ты разве не слышишь, что меня тошнит словами, они ничего не значат, потому что именно сейчас я не способен красиво и кратко, красиво и длинно выразить птицами, буквами и словами то, что хочу выразить; так не дохнут, так не преступают черту, так не говорят спасибо, не говорят люблю, так не делают, милая, так не делают, чему тебя учили мамы, все тридцать три штуки, куда ты шел, когда направлялся в школу, и куда приходил, когда путь твой был завершен? Явно не в класс, куда-то совсем в другие места, например, в тюрьму, например, на кладбище, ты лил слезы над чем? – ни над чем, не скажу никогда, это не топчут словами, честных слов не бывает, бывают лишь честные ощущения, но и им я не верю, они эфемерны, у них нету правил, их тоже никто ничему не учил.

И в конце-то концов, это главное, что я хотела сказать, но не смогла, это пряталась мраком и тьмою и сгустками ночи и крови запекшейся в складках, морщинках души моей, нет, не гладь меня, не люби меня, порви меня еще раз, может быть, тогда у меня хватит злости, хватит обиженности-ни-на-что, обессилевшей жадности до себя самой, может быть, я смогу, я смогу наконец сказать, выплюнуть, проблеваться, отрезать, изрыгнуть, поранить, истоптать, накричаться, наплакаться, чтоугодноещеивлюбомколичестве, янемальчик, пойми, это сложно, но раз уж я понял тот факт, что я слаб, то хорошо:





потому что я все исправлю,

я буду ползать по полу и вытирать своей кровью следы, которые ты оставил, я буду сдирать твои слова на моей коже вместе с кожей, я буду отдирать твои поцелуи от своих губ вместе с губами, запах твой от себя вместе с волосами и одеждой, я сошью себе новое платье и новую обувь, отстрою свой дом и поставлю в нем новые стены и крепкую крышу, небо над своей головой я проветрю, затем перекрашу, размешаю новую краску в утреннем кофе.

Мне не хватит на это сил, никогда, ни за что, но я буду стараться, что мне еще остается, я буду звонить друзьям и клясться в вечной любви и вечных пороках, буду рыдать над трупами тех, кого ты убил, я придумаю себе губернатора и начерчу план города, в котором и буду жить [дада, в этих планах мне самое место], и счастье свое несбывшееся – непременно проще тебе, хотя не забуду, как обычно, я помню то, чего помнить не любят.

Лохмотья – отдам ветрам, пусть унесут туда, куда люди не смотрят.

Песню, которую я не спела – нашепчу птицам.

Слова, которые не сказала – увы, уже не скажу.

Сердце, которое сдохло в конвульсиях, не выдержав этого стресса – похороню в болоте, не исполнив положенных танцев.

Счастье, которое не испытала – сохраню в небе, в траве и в деревьях.



Меня хватит только на сон, на несбыточный сон, в котором я стою, улыбаюсь, меня уносят большие волны, я не могу им сопротивляться, я стою на прибрежных камнях, и папа плывет ко мне с берега, чтобы спасти, но я знаю: не доплывет, меня унесет в открытое море прежде, чем он достигнет границы с неведомым.

Я надеюсь, я отдохну, мне предстоит большая работа: отдраивать свою душу, отстраивать свою душу. Я не умру, слышишь? – я обещала одной девочке, что не умру, хотя всё это, по ощущениям, – одно слово, но я не умру, я обещала, хотя честных слов не бывает, бывают только честные ощущения.



Убивай моих волков, моих птиц и меня саму, убивай моих людей, мои книги и мои мечты, сжигай мои дома и мои корабли, топчи мои рукописи и рисунки. Играй в это всю ночь, играй в это всё утро, я буду улыбаться тебе, смеяться заливисто и говорить: так и надо, топчи, убивай, не страшно, отстрою, исправлю, напишу новое, воскрешу старое, царапай, порти, выжигай, мешай с грязью – только уходи же потом, уходи.



.Боль, которая как мутная вода, как грязная вода, как нечистая вода – это смерть моя, это смерть моего тела. Пришёл?.. – славно, подавай чашку, будем смешивать наши воды, не забудь цианистый калий и мою заболевшую кровь.



То, что не убивает нас, делает нас сильнее? А если убивает, но не до конца, это ведь тоже смерть, просто смерть-не-до-конца, я оживу, встану, отряхнусь, отстрою, где бы только силы и материалы взять. Молчание – такая награда, такая награда, милый, сейчас все слова – пустые, сейчас всё – больное, его 25% и мои 78, с чем сравнить, если до этого я не спала вообще, а если спала, то бредила, а если могла летать, то потом он принялся за дело.



...живу, в надежде, что это ускорит приход весны.





Император КОКО

830-887



Ранней весною,

На поле ищу цветы

Тебе в подарок.

Рукава моих одежд

Вымочил выпавший снег.

Просто

просто я развалилась по частям: тело отдельно, голова отдельно, пальцы уползли играть на твоих ребрах заманчиво музыкальные ритмы, удивительно неритмичные гаммы, губы угодили совсем не туда, наверно, в плечо, ноги – ноги запутались, переплелись, как тысячелистник, там, далеко, на краю постели, мне и не видать, что там творится, эта даль гораздо дальше от меня, чем край небес и седьмое небо, о, дальше во много раз;

Просто

просто мысли мои развалились на множество составляющих, из которых понятны мне самой дай бог чтобы три-четыре (ты сама-то понимаешь, о чем ты пишешь?.. – иногда случается, радость моя, иногда), например, про погоду (погода – важно), например – про тебя (ты – важнее), например, про маму (главное – ее счастье, перед ним бледнеют все горы и все достижения, если она волнуется – то не быть тебе, прости, самым главным, не быть тебе, прости, самым любимым, но если спокойна – так уж и быть, тебя я люблю больше всех);

Просто

просто лови меня, слышишь, лови, если будешь бежать за мной со всех ног и называть мое полное имя – то я поймаюсь, не сомневайся; я растекаюсь, что-то случается, все перемешивается, я – это колода карт в руках умелого – я надеюсь! – шулера, обмани всех, мой хитрый игрок, обмани их, пусть огонек в твоих глазах окажется какой-нибудь хитростью, ради этого я готова – мешай меня, тасуй меня, что хочешь делай, давай их обманем, всех, пусть все ошибутся, все удивятся, и мы удивимся тоже, это будет, по крайней мере, забавно, это стоит того, чтобы жить и смеяться, жить и смеяться, мы – почти великие игроки, нам не хватает всего лишь опыта;

Просто

просто я разваливаюсь по частям, собери меня, собери меня, как понравится, как захочется, голову – на пальцы правой руки, губы – тебе на плечо, ноги завяжи в узел и брось на краю постели, глаза – глаза, конечно же, на затылок, сзади всегда происходят самые интересные вещи, ты разве не знал, что пока ты не смотришь назад, мир ломается и строится снова, вновь, по частям, он разваливается на мелкие кусочки, как мозаика, и какой-то хитрец успевает собрать его заново за доли секунды, за долгую вечность, и пока ты смотришь в мои глаза – он строит мир заново, чтобы в нем – слышишь? – я могла любить тебя больше всех, волноваться за маму, думать про все очень странными мыслями, ну и просто: жить и смеяться, жить и смеяться.



Из меня получится интересный игрок, только собери меня правильно; ты знаешь, есть такие детали, которые делают образ, так вот: не забудь их (глубина глаз на полке рядом с японской поэзией, загадочная полуулыбка прячется в блике наручных часов, а заливистый смех – смех где-то поблизости, где-то внутри головы, или просто везде, просто везде).



У тебя всё получится, я знаю, я доверяю тебе, потому что – всё просто рядом с тобой, всё просто, мой собиратель мозаик.

Господаи, пусть кто-нибудь из внас будет счастлив. Пусть хотя бы кто-то. Пожалуйста. Мне будет легче дышать, если я буду знать, что.



Спасибо тебе, мама, ты мой самый-самый близкий, самый-самый неравнодушный. Спасибо. Если бы не ты, я бы сдохла, наверное, смысла нет, смысла нет, черт.

Черт возьми, некоторые люди слишком важные, чтобы о них писать. В общем-то, всё, что мы можем написать по поводу людей, будет о них, обязательно. Всё, что мы вообще можем написать, хотя бы косвенно будет о них тоже. Поэтому как можно еще и специально, целые трактаты, из которых можно вычеркнуть всё до последнего слова, ибо сплошное повторение об одном и том же, просто другими словами?

Ох, тьма, еще как можно. Мы же гении, юные гении словопроизводства. Мы всё можем. И трактаты. Нет, не трактаты; моя специализация в данном случае - сказки. Дада, я весь твой, твой личный фолковый придурок, лови мои потроха слегка севернее, чем стоишь. Ну да, и еще на восток.



Я знаю, что я ничего не знаю. Но благодаря тебе я стал немного спокойнее. Чуть-чуть. Самую малость. Немножко не так темпераментен, как раньше. Наверное, это плохо. Не знаю. Мне stranno.



Благодаря предыдущему важному человеку я научился раздражаться и злиться и беситься и обдирать костяшки пальцев о стены и сжимать губы до белизны и улыбаться оскалом и смотреть ледяным взглядом и смеяться как бог. Пожалуйста, будь моим важным человеком тоже.



У меня твоя-моя боль в моей-твоей голове. У меня свои-твои мысли. А у тебя мои-твои мысли?.. А у меня пустота. Нет, у меня жизнь. У меня моя жизнь, у тебя своя.



"Просто давай дружить. В губы давай дружить" (с)

Два искренних теплых слова от не самого близкого человека оказались способны разогнать мою тревогу.

заговор



Пальцами расплетала косы, вплетала в волосы себе полынь. По огонькам горячим ходила бóсой, смотрела косо на жителей, говорила: сгинь. Сгинь, голова, пока боль нова, пока проблему можно решить, просто забыв. Закусив губу и не взвыв: сгинь, боль, я не сдамся без боя, я не хочу ночевать, на луну воя, не такой уж хороший из меня воин, чтобы идти на вы. Сгинь, любовь, лучше предательство для меня готовь, чем такую любовь, слышишь? – сгинь и не прекословь, судьбина. Лучше изранить в кровь лицо и спину, лучше превратиться в болотную тину, чем вот так жить, честно. Сгинь, нежность, сгинь, ласка, откуда это взялось, неизвестно, но откуда-то ведь взялось, будто ночью снежной пришло из сказки, постучалось в сердце и срослось: срослось корнями, слышишь меня? – корнями в почву, я измеряю вечность свою днями, а смерть свою измеряю ночью. Они бросались в меня камнями, слышишь? – и я убегала от них далёче. Срослось, срослось веточками, листочками, я писала письмо тебе только точками, да не ко двору пришлось, поэтому не отправила. Зачем, спросишь, зачем я вас всех оставила? – я вырыла себе нору, и когда я ушла, всё понеслось со скоростью стрел, дни-недели-года, но я выжила, хотя ты меня не грел, тем и горда. Сгинь, сгинь, изыди, иди другими путями, путями царей и цариц, а не со мной. Выйди, выйди вон, не поймаешь меня сетями, как ловил ты других птиц под луной. Сгинь, сгинь, увянь, стань кем-нибудь другим, чем-нибудь иным стань, и я буду спокойна. Увы, я слишком привыкла себя ранить, чтобы участвовать в людских войнах. Поэтому лучше я перевяжу тридцать три травы, вплету их в волосы и скажу: сгинь, сгинь, уйди из моей головы, – слегка охрипшим голосом прикажу. Сгинь, а то будет плохо, хотя было тепло – холодно теперь, так что сгинь, ворожу, сгинь! Я тоже из чуженебесных богинь, хотя время моё летит, как ветер, и сердце моё – в ледяной воде, я знаю: быть беде. Просто чем больше я маюсь на этом свете, тем меньше и меньше люблю людей.

Спасибо за интересность, родная пятнадцатаилетняя судьба.



Сейчас у меня вроде юность, самая пора для неодинаковых дней. Мне понравилось. *далее следуют множественные благодарности, которые я прошепчу губами беззвучно, а вам чего их читать*



Только давай договоримся про

Я хочу подарить себе ромашки.



Чтобы я неожиданно обнаружил их где-нибудь под кустом и удивился.