процессы не какают

Я верю в тебя и всегда верил в тебя. На каждого из нас я сделал ставку, и дело не в том, что у нас так принято говорить, нет, это такая вещь, от которой никуда не денешься, и от этого радостно. Почти единственная радость во всём этом дерьме, которое творится, чуешь?
А делать ставку, конечно, подразумевает возможность проиграть. Продуть, просрать и кончиться на этом. Но вся суть ставки в том, что она - это такое предложение, заканчивающееся точкой, в которой мир именно таков, что будет выигрыш. Все остальные варианты развития событий неважны, так как несовместимы со мной.
...Ты невыносим. Все достойные люди ненадуманно невыносимы, каждый по-своему. Мы все - достойные люди.
Дело не в том, что надо быть вместе. Невозможность в любой момент уйти и заняться своими делами (и заниматься ими сколько надо) упадочна и регрессивна. Более того, свои дела нельзя запускать.
Но при этом неотвратимо существует какая-то неразрывная необходимость внутри каждого, и лично моя необходимость - я верю - прямым образом связана со всеми другими необходимостями каждого из нас. Если один хочет сажать редкие цветы, и цветам нужна поливка, то им нужна конкретная поливка: не из лейки, а настоящий ливень, а чтобы набежали тучи, из которых он прольётся, нужен ветер, который их сюда пригонит, и так далее. И подходит только вот эта гроза, подходит только вот этот ветер, а сажаем мы вот эти цветы.
В моём понимании я нашёл всё, что нужно для моей необходимости. То, что мы все есть, и знаем друг друга - величайшее чудо.
Женщина, в чьих силах засеять эту землю цветами, рядом со мной; и тот, кто твёрдо нацелен на целый новый мир, рядом с нами.
И все ебаный в рот меня отвлекают! А те, кто не отвлекают, чёрт подери, не отвлекают настолько усердно, что мало надежды даже на поговорить. Что за жизнь.

"Вы мне приснились, теперь я точно знаю, что вы чокнутый".

"- Как бросить компенсировать телом и начать жить?
- Давай начнём описывать свою жизнь в заголовках.
- Давай. "Как бросить описывать свою жизнь в заголовках и начать жить".

Китайская гувернантка как компромисс между моей первой няней и той англосаксонкой.

"Здорово, чувак. Осознай свою свину и побрейся."

Дорогой божечка, глядя на мировую историю, на себя и просто вокруг, я заметил, что ты не знаешь, что такое граница личной переносимости.
Я очень надеюсь, что в средней школе, то есть уже довольно скоро по вселенским меркам, тебя этому как-нибудь научат. Раз уж в детском саду тебе не свезло.
"И вот тогда все мы будем счастливы" (с)

Море бредит вопросительными придаточными однородного типа,
осложнёнными обращением, как молитвой.
Вдохновенные медиумы строчат, стенографируя его мысли, похожие на молекулу днк
и на облака,
лишь самую малость обременяясь угрызением совести.
Потом переделывают в детектив или женский роман и печатаются
(всё это, разумеется, ради славы, а слава - ради популярности среди дам).
А дамы идут по пирсу, готовые к сексу, равно как и к купанию.
Дети идут домой, готовые равно ко взбучке и к преждевременному отходу ко сну.
Мучительному, как агония, только, конечно, поласковей, ибо нежный возраст.
Сон пытается стать камнем, чтобы свалиться на головы тем, кого он не любит, насмерть.
Смерть же хочет атласный бантик и гулять, как дама, по пирсу, в этом курортном городе.
Курортный город хочет молчания и преждевременно отойти ко сну.
На фоне всего этого море продолжает извергать неистовый поток вопрошания
(за что это всё мне, господи, почему это все происходит, когда всё это закончится?).
На мой скромный взгляд, во всём по-прежнему можно заподозрить злое безумие,
но если господь бездействует,
то на всё воля аллаха.

ромромромромодром
и как только мои ноги меня еще держат, а))

Я вернулся в Москву, предварительно за неделю отъевшись и напоследок в пути чуток отравившись. Видимо, в назидательных целях. Ура, снова большой родной город, т.е. безденежье и голод и отсутствие ништячков и коктейльчиков. Снова бесконечная боль живота и безутешное состояние души. Снова отправляешь смску и мысленно прокручиваешь счётчик денег ещё чуть-чуть ближе к нулю. О боже, какая дорогая смска! И плакать, плакать, и мыть посуду.

Киевская молодёжь не похожа на московскую - совершенно не мотивирована видеться с молодёжью приезжей, хотя вроде и рада. Может, там скрытый мораторий на приезжих? Если засекут, отрубят голову? А мы и не знаем. Или это паневропейская традиция такая. Модная.
Но какую-то часть этой киевской молодёжи мне все же увидеть удалось, и счастье, счастье, надеюсь, это всё не в последний раз.

Когда я вернулся в эту квартиру, вновь куковать в ней отравленным (уже не в первый раз! и именно в ней! мрачная последовательность), здесь не осталось, само собой, табака, но зато остались лёгкие сигареты, весьма покрепчавшие на балконном солнцепёке. И поделом им. Всё равно их ждёт смерть. Неплохо продемонстрировать перед смертью, что ты стал крепче, чем был. Не такой слабак, как на тебе написано. Молодец. Погибай героем. Будешь пятым за час.

Вообще когда я думаю, что я курящий (а бросаю я крайне редко), я внутренне представляюсь себе курящим перманентно. Как обязанность. Не такая лёгкая и не слишком дешёвая. И иногда утомительно. Может, это попытка дать сигаретам шанс умереть молодыми и героями. Но не все сигареты погибают молодыми и героями. В любую свободную минуту кури! Займи дымом свой рот. Нечего сидеть вхолостую. Дай миру шанс.

В Киеве прочёл две книги Бротигана. Читать тоже утомительно. Всё утомительно. Спасала только возможность жрать, сколько хочется (впервые за год!), пить, сколько хочется (вкусные коктейльчики! не хуё моё!) и трепотня. Но трепотня не так уж спасает. Опять утомительно. Но когда в ней появляется разнообразие, то хорошо. Но так не всегда.

Квартира пуста, ни людей, ни еды. Страшно не столько сойти с ума, сколько вконец разучиться переваривать пищу. Боженька, пошли мне денежек, я их проем. А пока полежу.

Сок, сигарета, сигарета, сок. Немного свиста, и всё по новой. Теряю буквы, складывающиеся в слова. Теряю слова, содержащие в себе толк. Сигареты, скажем, содержат толк и антитолк, как повезёт. Сок содержит немного пустоты.
Свист содержит музыку, музыка содержит тишину и.

Что успеешь сказать, то твоё. Что не успеешь, тоже твоё, но как-то то ли в профиль, то ли со спины.
Сюжет - это то, что становится видно о нас в конце. Сюжет придуман для всех нас (но не для всех на свете). Сюжет ходит за нами по пятам, но это похуй. О нём можно судить потом, по цепочке следов, складывающейся в узор. Узор сначала похож на круг, затем на спираль. Если повезёт, то впоследствии он станет похож на знак бесконечности. Особо крутым достаётся узор в виде ленты Мёбиуса. Бог, вероятно, оставляет след в виде мира в виде бутылки Клейна. Или что-то навроде того. Какая разница. Бог сам за собой приглядит, подметёт, швы наложит, выбреет начисто свою рожу. Кто бреет брадобрея, если брадобрей бреет только тех, кто не может бриться сам? Бог сам себе брадобрей. Бог молодец.
Но остальным брадобреям от этого мало толку.

Сюжет - это многомерная картина. Она поднимается, как галлюцинация после грибов поднимается с пыльной травы. Накладывается на небо, про которое редко понятно, что оно многомерное. Обычно не видно. Сюжет - это то, что делает это дело заметным. Хитришь, хочется сказать миру. В процессе ни о каком сюжете не думаешь. Просто идёшь, и оставляешь следы. Долго идёшь, и хочется пить.
А потом из твоих следов поднимается мир. Незадача, его хуй увидишь. Видишь то, что перед глазами. Сигарета, сок, вестерн. Отчаяние разливанное.

Есть такие, кто довольствуется любым мгновением как концом; любую точку возьми - достойный конец! есть другие, кто видеть готов лишь круги. Замкнутый круг - то бишь конец сюжета. Потом замечаешь, что нет, спираль. Потом начинается черт-те что.
Черт-те что началось давно, и с каждым годом набирает свои обороты. Почти не помню уже ни черта. Без памяти же - никуда. Некуда, если быть точнее.

Но концы сюжетов чаще всего никому не даются в руки, поднимаются выше, вплетаются в сюжет рангом покруче, и хрен их удержишь, это редкость, если в сюжете выпадет конец, как в фильмах, когда ощущаешь тоску; любой момент сожержит в себе тоску; вечность всегда тоскует, любой момент для неё - пронзительное пересечение сюжетов давностью во всё время сразу, глубиной с пропасть, на дне холод и она самая. Очень холодно, завораживает. Можно целую вечность смотреть.
Бессмертное всегда чует то, что любой момент совершенен, как фильм, смертное же с печалью думает о том, что сюжет бесконечен, и слава богу, что он есть, спасибо и на этом, спасибо. Он, кажется, никуда не ведёт. Он, кажется, полон не _тоски_, но всякой хуйни и раскалывания на части, которое в идеале приводит людей к отточенности, похожей на мастерство, но чаще просто раскалывает. Посередине. Между сердцем и головой и памятью и любовью и страхом и болью и смертью и рождением и первым сексом и первой сигаретой и последним выдохом и каждым часом.
А потом обернёшься, и из травы поднимается мир, и травинки колышет ветер. И по прерии скачет за тобой всадник на бледном коне, вот-вот уже скоро прискачет

Я почти не редактирую потом тексты, которые написал. Это как-то очень сложно и муторно.

У него шрам на подбородке. Я не могу так жить. Когда что-то не так, если, скажем, долго не есть, то темнеет в глазах. Если всё правильно, то можно пробежать как минимум три километра. Скоро я уеду в Киев, а потом вернусь из Киева. Я не знаю, сколько ещё ждать до чего и что я могу сделать. Мир говорит мне: иди и живи как-нибудь, справься один, если уж так вышло, развлеки себя как умеешь, порадуй свою душу. А правила нынче ожесточились ешь иначе умрёшь дыши иначе умрёшь делай правильно а то пустота настигнет обожжёт сердце, не давай не по любви делай честно пиши честно учись быть собой будь собой думай свои мысли а не чужие и говори нет и говори что не нравится и говори правду и делай правду и ешь, иначе, и дыши, иначе, и спи одна, и просыпайся одна, и не отказывайся от того кто ты есть, иначе и умирать не страшно, а затем приходи и ветер подует тебе в лицо. Любого мгновения достаточно для тоски. Я думаю: сигареты вечно кончаются. Я курю самые легкие. В глазах всё равно темнеет. Теряются слова и видимость - во всех смыслах.

Не люблю, когда хочется удалить то, что написал.

Брадобрей пьянеет с пятой бутылки клейна.
Конца не обещают, а потому развлеки себя, как умеешь, пока не сдохнешь. Всё изменится. Двигайся, двигайся, ленивая задница. Пробеги три раза по сто километров. Попробуй куда-то деться. Сок, сигареты.
Конь подо мной не бледный. Кто же знал, что я таким вырасту. Едва обернусь, так из травы поднимается мой след. Опьяневший, как пятеро брадобреев, и символов для будущего пока нет.

Я вывел двести ориентиров личного пользования и все забыл.
Самые лучшие, видимо, невыгодно выменял другим на подпор.
Я нарисовал пару десятков карт своего мироздания, и все потерял.
Вероятно, следовало применять более проверенную временем сеть часовых поясов.
Но в юности-то кто помнит о реальных показателях времени, пока сам без усов.
Кроме того, женщины почти всегда без усов.
И слава богу.
Во рту нахожу жалкие следы обеда, единственное доказательство существования в доме еды.
Причина для лёгкого недовольства.

Я придумал пару томов с подробными графиками, но ни один из них я не написал.
Четыре главы романа, восемь художественных эссе, в одном из них фигурирует крокодил.
Два имени у меня было, так ни одно как надо не подошло.
Нарисовал, было дело, автопортрет одной хитрой линией; вроде удачный - потому и отдал.
Хотя, может быть, это только приснилось, что могу рисовать.

И вот он я сижу, пресыщен и пуст.
Что-то во мне стало опытней, ему теперь всё видней,
но только не всё самое потрясающее.

Я не хочу, боженька, не хочу так.
Прочёл недавно поклёп, будто в детстве я хотел стать порноактрисой.
Мне кажется, там что-то спутали.
Но нехорошее чувство, словно не так уж сильно.
Давай договоримся как-нибудь по-другому; я чем-нибудь заплачý.
(А если не договоримся, то просто заплáчу, хотя бы попробую).
Мне некому позвонить, ни психоаналитику, ни другому богу, ни палачу,
все три номера выбросил от греха подальше.
Или это соседи утащили и спрятали.

Был бы я попристрастнее, я бы сказал:
все люди умные, один я идиот;
все люди красивые, один я страшный урод.
Но всё не так, всё на других вообще основаниях,
нашёл орфографическую ошибку в тексте кумира,
нашёл некрасивый изгиб тела любимой женщины;
всех любим за так, и меня любим за просто так,
любить за безупречность скучно и непоучительно.
И не по правилам.

Боженька из меня дрессирует кого-то, знающего, в чём толк,
но в чём толк?
И где мой автопортрет.
Толка нет, автопортрета нет.
В моём праве хотя бы сказать, что если и был, то наверняка я там какой-то безрадостный.