Сказка про Механика, Менестреля и Картографа.

[losalamos]

Молодой человек с копной светлых волос сидит на облаке и болтает ногами. В глазах его – тоска.
– Отчего ты здесь? – спрашивает голос у него за спиной. Голос будто бы никому не принадлежит. Голос красив.
Таким голосом хочется петь, и почему-то сразу же ясно, что земли будут гудеть и дрожать от таких песен, пронзаемые растущей травой, цветами, тянущими все соки, корнями, сплетающимися на большой глубине, где никто не видит.
– Потому что я должен вызвать снег, – отвечает ему молодой человек, и если посмотреть на него внимательней, сразу становится ясно, что он менестрель. Более того – Менестрель. Но, несмотря на это, интонация его полна безнадёжности.
Где-то на правой скуле у него виден кусок седой бороды, постепенно сходящий на нет.
– Зачем? – спрашивает Голос в ответ, и он звучит озадаченно.
– Потому что календарь этого полушария говорит: зима. А зимой – снег.
Земля раскинулась под ними обоими, если только Голос может где-нибудь находиться (а он может), и земля была нетронута снегом, вся в пожухлой траве и холодной грязи. Земля чувствовала себя в относительной безопасности, потому что Голос находился на облаке – настолько высоко, что не имел на неё никакого влияния. Голос же чувствовал себя одиноким и потерянным. Ещё бы. Когда земля от вас постоянно на расстоянии более тысячи метров, сложно чувствовать себя нашедшимся.
– Я понимаю, – сказал он. – И что ты собираешься делать?
– Петь, – ответил Менестрель.
– И ты думаешь, это поможет?
– По крайней мере, я больше ничего не умею.
– И это работает?
– Само по себе - нет. Но если сделать всё правильно...


А было так.
– Я уронил фиксатор на Заклинатель Бурь, – констатировал Небесный Механик. Сняв колпак с оптическими стеклами, он вытер лоб, водрузил колпак на полагающееся ему место, другими словами – к себе на затылок, чихнул на сложную конструкцию в левой руке, положил ее на столешницу, почесал подбородок и вызвал демона.
– Мне, пожалуйста, пирожок с вишней, – попросил Небесный Механик. Демон исчез, а затем появился с пирожком. Собственно, ничего другого и не ожидалось.
– А куда ты дел вчерашнее землетрясение? – заинтересовался Владыка Звёздных Карт, ставя вторую чашку с горячим шоколадом (желтенькую) рядом с маленькой моделью какой-то части мира, в которой медленно крутились по эллипсам еще более крошечные планеты.
Достаточно медленно. Медленнее, чем можно было бы ожидать. Вообще, конечно, повествование требует развития сюжета, но пока никто не спохватился, я всё-таки скажу вам, что рядом с каждой моделью стояли маленькие часы, и если немножко подкрутить их так и вот так, то планеты начинали кружиться гораздо быстрее, что, несомненно, в разы увлекательней.
Так вот, вчерашнее землетрясение.
– Я просто забыл его вставить, – сокрушенно смотря в пространство прямо перед собой, сказал Механик. – Снова забыл. Что же это такое.
– Ошибка там, неточность здесь, вот и выходит снова, что на пробной М-6011 никакого снега. А ведь был запланирован снег.
– Да, буквально на вторник был запланирован снег.
– Сугробы, между прочим, – мое любимое дело.
– Да, самое милое дело эти сугробы.
– А ведь сколько лет уже я там их не видел.
– Ну, это ты просто в глушь не заходил.
– А ведь и верно. Но крупные города мне всегда нравились больше.
Механик помедлил одно мгновение, и за это мгновение тысячи планет в тысячах моделей успели сдвинуться еще на чуть-чуть – а некоторые и намного; а потом Механик обернулся и пристально посмотрел на Менестреля, съежившегося в углу. Некоторые утверждают, будто Менестрель ещё более тощ, чем Владыка-Картограф; но если вы трезво и без предубеждения рассмотрите Владыку-Картографа, вы легко убедитесь, что это не так.
Другое дело, что рассмотреть Владыку-Картографа в условиях отсутствия на нём огромнейшего бесформенного плаща, застегнутого на все пуговицы, не представляется возможным.
Скоро вы догадаетесь, почему.
– Менестрель, подойди-ка ко мне, – сказал Механик, поднимая одни линзы колпака и опуская другие, не так страстно всё приближающие.
Менестрель хмуро выбрался из своего угла. С лютни за его спиной спрыгнул в отчаянной попытке спастись от межпланетных полётов паук, предпочитая полёты более подобающие.
– Итак, сходи-ка на М-6011 и сделай там нормальный человеческий снег, – рассеянно тыкая пальцем в левую линзу, сказал Механик. Линза крутилась и хихикала, ежась в местах, где вишнёвая начинка касалась ее стекла.
– Разумеется, – ответил Менестрель. Буквально на глазах у него отрастала седая клочковатая борода.
Это происходило потому, что однажды, когда Менестрелю исполнилось шесть, он заигрался с проектором времени и перестарался в своих исследованиях, излишне предприимчиво переходящих в эксперименты. Теперь, в зависимости от его настроения и состояния, он то старел, то возвращался в исходный возраст, на данный момент составлявший полные пятнадцать лет.
Молодой менестрель, ничего не скажешь, и бороды, по всей видимости, в таком возрасте ему не полагается. Но в унылом настроении и не такое может случиться.
Видя, что Менестрель всё ещё на месте, Механик кашлянул, подвинул шалящую линзу вправо и строго прибавил:
– Эдвард тебе поможет.
Эдвардом звали Владыку-Картографа. И не дай вам бог было назвать его Эдди.
Владыка-Картограф поднялся из кресла-качалки, вытер горячий шоколад с губ и спрятал свою третью кружку (синенькую) за чайник. Механик кашлянул еще раз и отвернулся, видимо, потеряв к происходящему интерес и приобретя интерес к происходившему когда-то давно или, может быть, где-то около суток назад. А Владыка-Картограф, которого не следовало называть Эдди, закатал рукава, обнажив тощие узловатые руки, и твёрдо взялся этими руками за пуговицы усталым жестом хозяина.
Пуговиц на его преогромном плаще было девяносто девять (иные утверждают, что сто одиннадцать). Никто не знает, почему их было именно столько (или именно чуть больше, чем столько); вероятно, только лишь для того, чтобы полностью застегнуть плащ, который был огромен и выглядел как упавший с дерева мешок, набитый складками.
Я глубоко уверен, что вы никогда не видели, чтобы кто-либо столь проворно находил пуговицы в бессчетных складках и так ловко их расстегивал. Эдвард делал это так быстро, что за его пальцами было сложно уследить, а паук, никогда не видевший процедуры расстегивания в ином исполнении, благодарил небо, что у него всего восемь ног, а не десять, и ему (в этот момент его благодарность достигала апогея) ничего не надо расстегивать.
А потом Владыка-Картограф всё тем же непрекращающимся плавным жестом встряхнул руками и развёл их в стороны, и тогда взгляду Менестреля открылось... нет, не то, чего можно было ожидать, то есть никакого ужасно тощего тела, что, кстати, достаточно странно. Шея Владыки-Картографа заканчивалась где-то там, где застегивался капюшон, но ниже капюшона ничего не было.
Кроме межгалактической темноты, межгалактической пыли и маленьких, но совершенно реальных галактик, вращающихся по странным траекториям, будто кто-то двигал проектор в разные стороны и с разной скоростью. Мелькали звёзды, изображение увеличивалось до масштаба планет, а затем снова до пляски галактик. Когда мимо пролетали черные дыры, вас посещало легкое ощущение, что край вашего пальто затягивает.
И это была – Карта.
Владыка Звёздных Карт столь давно стал таким Владыкой, что никто уже и не помнит его без плаща. А ведь когда-то всё было иначе. Когда-то звёзды не кололись у него в подмышках и не сваливались с подкладки ему в ботинки. Вселенная спокойно существовала без него, и только однажды оказалось, что теперь ей нужна его помощь. Зато его единственного раза оказалось достаточно, чтобы испортить всю оставшеюся ему жизнь.
С первого взгляда всё выглядело так, словно у него на плаще – Вселенная настоящая, не вымышленная, просто удачно уменьшенный вариант. И только потом здравый смысл убеждал вас в том, что никакая нормальная вселенная не станет жить у кого-то в подмышках (тем более у Владыки-Картографа). Но что-то внутри всё равно оставалось не до конца уверенным. Вероятно, та же часть, которая тревожно одергивала пальто обратно, параллельно смахивая с лица успевшую осесть межгалактическую пыль.
Менестрель смотрел на развернувшуюся перед ним Карту, и в глазах у него отражались звёзды.
Владыка-Картограф же, отведя рукав с нужной частью Вселенной в сторону, второй рукой стал проникать в неё глубже и глубже. Сначала увеличилась какая-то галактика, похожая на разлитое молоко, потом – отдельное созвездие, звезда и, наконец, планета.
Над планетой вились облака, и вот уже видна земля, и вот...
– Ну чего стоишь, запрыгивай, – сказал Менестрелю Картограф, совершенно невозмутимый и, кажется, мечтающий только о четвертой чашечке горячего шоколада (голубой и с забавным носиком). – Хоп, хоп. – А это было произнесено столь уныло, что даже гиперактивный ребенок, уже приготовившийся к прыжку, передумал бы делать "хоп, хоп", едва это услышав.
– Хорошо, – сказал Менестрель, только чтобы помедлить, затем вдохнул, зажмурился и прыгнул прямо под руку Владыки-Картографа, где всё было в облаках.
Он не был гиперактивным ребенком.
Естественно, с другой стороны плаща даже пылинка не колыхнулась. Менестрель ощутил на лице упругий ледяной ветер, а потом что-то сомкнулось у него за спиной – вероятно, это Владыка-Картограф захлопнул плащ.
Поэтому Менестрель не услышал, как Небесный Механик удивленно говорит: "Вот ведь черт, кажется, мы забыли дать ему плохопогодный трансфигуратор".
А затем Механик подслеповато сощурился через уползшую линзу на предмет, смахивающий на громоотвод, а затем на лежащий по соседству серебряный охотничий рог. Что из этого следовало дать Менестрелю, никто не помнил.

– Так я и оказался здесь, – говорит Менестрель, и в этот момент его лицо становится совершенно таким же, каким и должно быть. Это значит, что морщины убегают, и борода испаряется.
На самом деле, учитывая его дурацкий вдохновленный вид и светлые волосы, ему можно дать даже меньше, чем есть, но всем известно, что временной проектор не возвращает время обратно, поэтому это только иллюзии.
Голос за его спиной вздыхает и увещевающе говорит:
– Ничего страшного. Есть места и похуже.
– Да, к тому же оказалось, что я могу сидеть буквально на воздухе, так что чего мне бояться.
Голос хмыкает и ничего не говорит. Да и что тут можно сказать.
– А, кстати, ты-то кто и как сюда попал? – спохватывается Менестрель, на какую-то секунду напуганный внезапными предположениями.
– Ну, я всего лишь навсего землетрясение, – вздыхает Голос. – Не так уж интересно быть мной. Тем более, кажется, меня потеряли и, думаю, даже забыли обо мне. Очень тоскливо.
– Да, наверное, – соглашается Менестрель. – Пожалуй, я напомню им о тебе, когда вернусь. А теперь мне пора за дело.
И Менестрель вытаскивает из-за спины покосившуюся деревянную лютню, проверяет, верно ли натянуты струны, высунув кончик языка и вертя колки; потом гнусаво мычит "до" первой октавы, забавно причмокивает, дует на челку и принимает патетичную позу.
– Итак, – говорит он, словно бы нараспев (вероятно, так оно и есть; негоже же распеваться, когда у тебя за спиной слушатели). – Итак. Песня о снеге.
И мир погружается в песню о снеге.

– Думаешь, он справится? – попыхивая трубкой, спрашивает Механик.
– Мальчишка? Да что с ним станется, – как-то недовольно отвечает Владыка-Картограф, будто бы уязвленный дерзким несанкционированным приходом мысли о таком незначительном явлении в его голову. Как будто любая случайно проникшая мысль разрушает идеальный порядок, царящий внутри его головы, принося с собой хаос и помешательство.
Что в любом случае пагубно сказывается на усах.
– И даже без плохопогодного трансфигуратора?
– Фигуратор, Шмодератор. Чушь. Зачем это вообще всё нужно? Ты это выдумываешь от безделья. Нечем занять руки и голову, вот и плодишь всякие таинственные предметы.
– Но временной проектор все-таки был хорошей идеей, – нежно и отрешенно произносит Механик, думая о своём. Владыка-Картограф с суровым видом допивает содержимое зеленой чашки.
В этой комнате всем понятно, что если ты чего-то сильно хочешь, оно сбывается. Оно, конечно, не само по себе, но если сделать всё правильно...

– Кажется, мы могли бы стать друзьями, – произносит Голос чуть погодя. – Если ты не против.
Менестрель молчит и смотрит на снег, который медленно падает ему на волосы, нос и плечи. Это большое белое облако над ним сыплет снежинками, как попкорном. Облако под ним тоже постепенно, но неуклонно превращается в снег, неминуемо приближаясь к концу. В таких ситуациях никогда нельзя быть уверенным, что, когда вы откроете глаза, вы будете находиться по-прежнему там, где вы думали, что находитесь. Поэтому следует быть осторожным, но не слишком, потому что это всё равно не поможет.
– Я мог бы рассказывать тебе по вечерам истории, а ночью раскачивать под тобой землю, как колыбельку.
Менестрель обиженно подумал, что он уже не ребенок, чтобы устраивать ему колыбель, но не стал вдаваться в столь сугубо человеческие тонкости, чуждые землетрясениям.
– А потом, может быть, ты пел бы мне...
– Может быть, – бездумно отвечает Менестрель, глядя в пространство. Если посмотреть на него повнимательней, легко догадаться, что мысленно он не здесь. У него болит голова и ему хочется домой, но как вернуться домой, непонятно.
Голос выжидательно молчит.
Внезапно Менестрель, судя по резко взволновавшемуся внешнему виду, приходит к какому-то решению и встает на ноги. Остатки облака под ним ощутимо подрагивают.
– Да, да, хорошо. Пусть будет так, – говорит он и судорожно вздыхает.
– Не ожидал, что ты согласишься, – удивляется Голос. В ответ на это Менестрель молча кладет себе ладонь на глаза и делает шаг вперед.
– Что ты делаешь?! – кричит ему вслед Голос, но Менестреля уже и след простыл.
В таких снежных краях вообще легко простывать.