«Ворох листьев наотрез
разлетелся между теми,
кто уверен, что они
знали правду обо мне
сквозь листву...»
(с) Башня Rowan
разлетелся между теми,
кто уверен, что они
знали правду обо мне
сквозь листву...»
(с) Башня Rowan
Весна царила, листья просыпались, Небесный дуб утыкался в небо своею кроной, да так привлекательно, так привлекательно, что хотелось тоже – наверх, к облакам да звездам, вечно сидеть на ветке, болтать ногами над горизонтом и знать всё на свете про этот мир, дышать одним воздухом с вольными птицами, быть частью дерева этого, расти вместе с ним и сны одинаковые видеть с ним по ночам.
Может, если постараться, то так оно и будет?..Может, если постараться, то так оно и будет?.. Сначала холодно, потом прекрасно.
— Куда же ты, мелкая, лезешь?
— На небо. На дерево, то есть. Руку убери и не мешай.
С невозмутимостью королевы младшая уверенно поставила ногу на широкий ствол Небесного дуба и пошла по нему наверх, как по дороге, только волосы тянулись к земле, помня о силе тяжести. Средней оставалось только стоять с открытым ртом: где же они сандалии ей такие купили, что...?
— Пирожки румянятся. Не подгорели бы, сходи проверь, нечего пялиться, — обернувшись, сказала младшая.
И продолжила путь.
— Почти месяц уже. Что такое с ней стряслось? И как вообще так получилось?
— Не суетись. Вон, суп помешай. Соль добавляла? Почему скатерть не зашила, я же просила. И хватит в окно пялиться, ничего там не изменилось.
Средняя всхлипнула, а старшая тяжко вздохнула.
— Её не видно! Старшая, ее не видно, совсем!
— Ну так туман же, понятное дело, тут в десяти метрах уже дома не разглядишь, а ты верхушку Небесного дуба разглядеть пытаешься. Успокойся. Ничего страшного. Наутро пойдешь проверишь, всё будет в порядке, там она, там, никуда она не делась. Да и куда ей деться, тут только одна дорога – вниз, а у корней, сама смотри, ничего не валяется.
— Нет, я так не могу, я так не могу!.. Вдруг что с ней?.. Мелкая, ты там?..
Если прислушаться, то можно было различить, как ветер доносит сверху ответ:
— Тут я, средняя, не волнуйся, все у меня отлично.
— Мелкая, зачем ты ушла?
— Красиво тут. Хорошо. Не переживай так.
Когда наступило лето, ветер стал приносить по утрам ее улыбки.
— Старшая, я боюсь!
— Сиди, я сказала. Выйдешь – как дам тебе больно поварешкой, гляди у меня. Сиди, я сказала.
— Но ее же ураганом снесет, ты смотри, какой ветрила, чуть деревья не выкорчевывает! Старшая, я так не могу, а вдруг что с ней!
— Небесный дуб никуда не денется, с такой громадиной ничего не сделается, а она, похоже, в него корни пустила уже. Не беспокойся. Сиди, я сказала. На вон яблочко съешь. Да, откусывай. Жуй. Пережевывай, да, вот так. Глотай. Сиди, дура, и глотай, да. Сейчас чаю сделаю.
Она сидела ровно. Края тела ее были размыты, сливались с корою дубовой, а может быть, это от большой высоты и просто снизу не разглядеть.
— Мелкая, ты там жива?
— Да.
— Тебе не холодно?
— Нет, средняя, мне хорошо.
— Тебе принести чего-нибудь?.. Хочешь яблочка?..
— Нет, средняя... лучше спой мне. Спой мне, пожалуйста.
— А... а что тебе спеть?
— Не знаю. Просто спой мне.
И средняя спела. И каждое утро пела, и каждый вечер, и ветер с неба приносил ей запахи настроений и холодную от высоты благодарность. И иногда – слова: «Да, средняя, и тебе доброго утра». «Да, средняя, и тебе сказочных снов».
Когда пришла зима, снежинки укрыли ровным слоем крону деревьев, замели подоконники и дорожки, а младшая все сидела на дереве, и руки и ноги ее примерзли к стволу, а может быть, что уже приросли. Всю зиму младшая молчала и, кажется, просто спала, прислонившись спиною к стволу Небесного дуба, только уголки губ ее иногда поднимались, будто ей виделись сны о весне, и ветер в такие дни приносил другим сестрам пахнущие цветами улыбки и какие-то теплые невысказанные слова.
Средняя пела ей даже в сильную вьюгу и сильный мороз, надеясь, что песни ее проникают даже в такие крепкие сны, какими спят все деревья в любую зиму.
А потом снова пришла весна, и все продолжилось.
— Мелкая, расскажи, что у тебя там.
— Сейчас такой красивый закат, средняя, ты даже представить себе не можешь, насколько.
— А ты расскажи, и я представлю.
— Ну, кто-то на небе, наверное, хороший повар, он хотел приготовить пирог с персиками, но у него убежала начинка, она разлилась по краям горизонта, запеклась белым тестом и выпуклыми облаками, и золотая приправа рассыпалась по окрестным деревьям.
— Мелкая, как ты?
— Сегодня небо белое-белое, это у небесного повара молоко убежало.
— Звезды, средняя, звезды – это сахарная пудра.
— А сегодня на закате тучи, как размазанная сгущенка. Сладкоежка этот небесный повар, однако.
— Она уже там сколько лет сидит. Кошмар. А как же нормальная жизнь?.. Как же дети?.. Ты смотри, у нее волосы отрасли, их уже сам черт не отрежет, такая грива, чуть ли не до земли, целая колонна!
— И что теперь? Ты это ей скажи, не мне.
— Вот и скажу.
Средняя выбежала во двор, и по тропинке – к лесу. Старшая бросила тряпку и пошла за ней, ругаясь под нос.
— Мелкая! А ну слезай, не то стащу тебя за волосы! — закричала средняя, топнув ногой.
Сначала ответом ей была тишина. Но спустя какое-то время ветер принес:
— Не стащишь, средняя, куда тебе.
Да уж, корни Небесного дуба куда как сильнее.
— Тогда жди, я сама к тебе полезу. Дерево твоё на лестницу пущу, будешь знать.
— Не надо, средняя. Мне же больно будет.
— Ладно, тогда держи волосы свои зелёные, я лезу.
— ...Давай.
Волосы ее и впрямь были под цвет коры дубовой и под цвет листвы дубовой, зеленые да темно-русые, русые да темно-зеленые, будто она сама уже стала деревом, и быть теперь ей деревом до самого конца бессмертия, жить столько лет, сколько колец образуется на стволе Небесного Дуба. И волосы эти спускались почти до самой земли, так что можно было легко забраться наверх, как по длинной ветке.
— Средняя, да куда ж ты полезла! А я?.. Средняя, сама же говорила: нормальная жизнь, муж, дети! А сама?.. А мне-то что делать?.. Ну хоть пирожок с собою возьми. Средняя!
Средняя быстро забралась по волосам к младшей, и села рядышком, и ветер донёс до старшей теплое пока еще: «Да, а сегодня небо, как кремовое, и корица ближе к краям, а вон там – обязательно миндаль».
Старшая тяжко вздохнула и пошла в дом. На столе остывал пирог, и прежде чем залезать наверх, надо было его съесть – обидно же, такое повидло пропадет.