happy cheyne–stokes
Путь смерти проходит по каждой впадине по каждому комку тьмы трещинке в сердце в больной душе
Душа у меня гуляет и кашляет, гусеница на ботинке, портрет пытки в красках портрет знакомой в карандаше
где же мой Дом, дорогая, шепчет не хочет узнавать правды, правда она острее звона, даже хуже будильника,
хотя воображение отказывается такое понять;
в книжках пишут, что нет ничего хуже войны и смерти, а смерть мне всегда говорила иначе,
особенно в детстве, когда другая идея была ей;
никто не знал, где прячется зло, в тапке убийцы мух, в первой букве кануна сочельника,
в мысли о том, что можно много плакать, и это честно?
А зло притаилось и вдруг как внезапно выскочит!
Однажды я решил, что я пойду и обниму тьму, она не сопротивлялась, она очень боялась прикосновения
было очень больно ее обнимать, потом по всей руке идут гнойные волдыри.
Мне потом, конечно, сказали, чтобы не дурила, но уже поздно,
больше никого никогда обнимать
нельзя
Душа у меня гуляет и кашляет, гусеница на ботинке, портрет пытки в красках портрет знакомой в карандаше
где же мой Дом, дорогая, шепчет не хочет узнавать правды, правда она острее звона, даже хуже будильника,
хотя воображение отказывается такое понять;
в книжках пишут, что нет ничего хуже войны и смерти, а смерть мне всегда говорила иначе,
особенно в детстве, когда другая идея была ей;
никто не знал, где прячется зло, в тапке убийцы мух, в первой букве кануна сочельника,
в мысли о том, что можно много плакать, и это честно?
А зло притаилось и вдруг как внезапно выскочит!
Однажды я решил, что я пойду и обниму тьму, она не сопротивлялась, она очень боялась прикосновения
было очень больно ее обнимать, потом по всей руке идут гнойные волдыри.
Мне потом, конечно, сказали, чтобы не дурила, но уже поздно,
больше никого никогда обнимать
нельзя