Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Kimi_ga_Yo_1930

Вы псих на:

92%

Пройти тест

Сколько еще осталось до самого конца до самого дна не счесть днов
пойдем погуляем, подумаешь, что фонари поседели
на этой неделе
мой осень меня осенил, вдолбив в меня лишь одно
я существую - на самом деле
в этом деле, бредовом, но немного родном.

Кто-нибудь, ты меня не забудь, точнее, это я - тебя - себя - никогда не забуду;
ты просто будь, а пока кое-что освещает мой пьяный путь среди прочего люда
я тоже буду таскать свои манатки, как девочка из обезьянней камеры
директор зоопарка думал, что у меня неплохие задатки, иначе бы не принял такие меры

Не запер бы меня на этой планете
Он считает, жесткое воспитание - путь к нирване
дети,
внимание - пусть эта глупость вас не обманет

Я путешествую от одной зоны ноля к другой зоны нуля.
Иногда у меня болят те части тела, которыми не скулят.
У меня в заплечном мешке осень, а еще я умею высвистывать смешные мелодии.
Я верю, моя сила меня не бросит - ты не бросишь - вроде.

Ха-ха, трупы готишных листьев тоже ссохнутся, как наши руки от хлорки в воде
Я свищу и в своем свисте, как в плохом твисте, ищу путеводители по нигде
но написать подобное могло только мое раздвоение личности,
которое приманивает черную башню сырой кровью
а когда она приходит и ест мой мозг, я говорю - отлично,
не забудь приклеить обратно брови

Большие колонны нелюбимых красивых зданий умеют спать,
поэтому тише, дети, не будите их своей ненастоящестью.
Когда я научусь оживлять всё, я увезу их с собой в Карпаты,
и там я научу их играть в карты, мошенничая изящно.

Сколько еще до конечной станции, до депо, до конца рельс,
до смерти кондуктора, его реинкарнации и женитьбы его внуков?
Правнука назовите Светонием Парацельсом
Он будет распознавать пульс стен по едва различмому стуку

А мне - мне время покинуть стан тех, кто влюблен в лето,
пора уйти пешком босиком от железной дороги просекой.
эй, я! - у нас с тобой есть что-то похлеще их дурацких запретов -
у нас с тобой в лучших друзьях - осень

Пустыня II расскажет тебе о том, кто ты есть на самом деле...
(рекомендуется сначала пройти тест)

Мой результат

999, твой результат следующий:

Насколько ты защищен:
в бесцветную хламиду

Насколько общителен:
на таком расстоянии, когда ветер еще не успевает смести следы каравана с песка, но самого карвана уже не видно

Твои представления о смерти, жизни и сексе:
за черной спокойное затененное прохладное место для хранения таблеток и усталых человеческих тел с дороги. Кувшин с водой, подушка, несколько книг. За красной - римская баня. >.< За белой - какой-нибудь старик со странными идеями и предложениями

Открыта ли твоя душа:
закрыт, полностью и бесповоротно
Пройти тест

The Sons of Mary seldom bother, for they have inherited that good part;
But the Sons of Martha favour their Mother of the careful soul and troubled heart.
And because she lost her temper once, and because she was rude to the Lord her Guest,
Her Sons must wait upon Mary's Sons, world without end, reprieve, or rest.

It is their care in all the ages to take the buffet and cushion the shock.
It is their care that the gear engages; it is their care that the switches lock.
It is their care that the wheels run truly; it is their care to embark and entrain,
Tally, transport, and deliver duly the Sons of Mary by land and main.

They say to mountains, “Be ye removed.” They say to the lesser floods, “Be dry.”
Under their rods are the rocks reproved — they are not afraid of that which is high.
Then do the hill-tops shake to the summit — then is the bed of the deep laid bare,
That the Sons of Mary may overcome it, pleasantly sleeping and unaware.

They finger death at their gloves' end where they piece and repiece the living wires.
He rears against the gates they tend: they feed him hungry behind their fires.
Early at dawn, ere men see clear, they stumble into his terrible stall,
And hale him forth like a haltered steer, and goad and turn him till evenfall.

To these from birth is Belief forbidden; from these till death is Relief afar.
They are concerned with matter hidden — under the earthline their altars are;
The secret fountains to follow up, waters withdrawn to restore to the mouth,
And gather the floods as in a cup, and pour them again at a city drouth.

They do not preach that their God will rouse them a little before the nuts work loose.
They do not teach that His Pity allows them to drop their job when they damn-well choose.
As in the thronged and the lighted ways, so in the dark and the desert they stand.
Wary and watchful all their days that their brethren's days may be long in the land.

Raise ye the stone or cleave the wood to make a path more fair or flat;
Lo, it is black already with blood some Son of Martha spilled for that!
Not as a ladder from earth to Heaven, not as a witness to any creed,
But simple service simply given to his own kind in their common need.

And the Sons of Mary smile and are blessed — they know the angels are on their side.
They know in them is the Grace confessed, and for them are the Mercies multiplied.
They sit at the Feet — they hear the Word — they see how truly the Promise Runs:
They have cast their burden upon the Lord, and — the Lord He lays it on Martha's Sons.

Если вдруг кому надо - местами корявый перевод Закса lit.peoples.ru/poetry/joseph_kipling/poem_16612...

я очень грустное домашнее животное.



я пытаюсь найти под ковриком у двери смысл, но у двери смысл явно в каком-то другом месте.

Прости, я захламил тебе ящик, если что - вот тут та версия, которая полная.

***
— Эй! А вы не знаете, где тут море? — ее окликнул странный мальчик в не по размеру большой шляпе, лениво обмякшей на его светлых кудрях. Теплые карие глаза улыбались ей, и неведомый рыжий зверь, приютившийся в ложбинке между спиной хозяина и заплечным мешком, тоже с любопытством смотрел на нее. — Нам бы очень хотелось увидеть море, я знаю, оно где-то тут.
— Э-э-э... — растерянно протянула Вайолет. Море, безусловно, было недалеко – по меркам конного всадника или повозки. Но никак не для пешехода, а этот молодой человек, судя по всему, вознамерился достичь берегов на своих ногах. — Идите прямо, потом вдоль реки. Несколько дней пути.
— Спасибо! — бодрости в его голосе ничуть не убавилось, когда он услышал про «несколько дней», да и вообще весь его довольный вид ничуть не утратил своей жизнерадостности. А может быть, он плохо расслышал. В любом случае, он странный.
Она еще долго стояла на песчаной тропинке, смотря ему вслед, и его бледные веснушки рябили у нее в глазах. Вайолет раздраженно отмахнулась – еще чего, думать о случайных прохожих, которых она, с большой долей вероятности, никогда больше не увидит. Постояла еще минуты две и уверенно отправилась дальше.
Кажется, именно в тот день ей впервые приснился домик, затерянный в дремучем лесу, священное место, наполненное покоем и счастьем. Птицы свили гнезда в соломенной крыше, какие-то ползучие цветы увили всю западную стену, а половицы скрипели почти музыкально, уютно-уютно, как будто увещевая: оставь все свои тревоги снаружи, здесь ты в полной безопасности, и если ты хочешь быть счастливым – здесь то самое место. Пахло цветами, молоком и медом, еще немного корицей и кофе. А если погрузить лицо в прохладную пухлую подушку, то она будет пахнуть кем-то самым родным.
И Вайолет садилась в кресло-качалку, как будто это было ее собственное, триста раз обсиженное кресло-качалка, и варила себе кофе, как будто это была ее собственная кухня и она сама расставляла все эти бутылочки-скляночки-пакетики, и рассыпала крупы по небольшим мешочкам, и расфасовывала приправы по банкам. Она почти что понимала, о чем поют птицы за этим окном, и прекрасно помнила, насколько здорово встречать здесь рассвет, когда ласковые лучи щекочут твои ресницы, и ты выбегаешь босая и шагаешь по холодной росе, и смеешься, как будто ты самая-самая счастливая девушка.
Этот дом был ее, и он ждал ее, и любил ее, и она, без сомнений, отвечала ему взаимностью.
Тем обиднее было просыпаться в огромном каменном здании, пыльном и необжитом, которое язык не поворачивался назвать домом. Вайолет получила его по наследству, когда ее дядя умер. И все эти тысячи лет с тех пор Вайолет жила одна. Эти каменные стены казались почти что склепом, особенно по вечерам, когда пламя свечей тщетно пыталось разогнать паучью тьму, и ноги приходилось всегда поджимать, потому что пол был непрогретый и ледяной, даже летом.
Поэтому как только солнце садилось, Вайолет, едва заметно улыбаясь, закрывала глаза и ждала, пока ей приснится песчаная тропинка, ведущая к дому посреди леса. Днём же робко, стыдясь за то, что делает, девушка пыталась найти место из своих снов, прекрасно зная, что такого не существует. В мире просто не могут существовать такие вещи. Даже не вещи – дом был Домом, могучим, древним созданием, которое хранило и любило ее. И было самым родным из всех, и ее взаимная любовь отдавалась щекоткой пониже ключиц, как будто в груди ее жили бабочки.
Примерно через неделю в городе намечалась ярмарка, и Вайолет уже пересчитывала монеты, намереваясь купить себе пару новых цветастых юбок у знакомой цыганки, да и просто послушать последние сплетни, чем не развлечение. Может быть, она даже увидит того светловолосого мальчика с ручным зверьком, кто знает.
До города было идти часа полтора, и светлый погожий день успел слегка скукситься, пока она шла. В конце концов, приближалась осень, каменные полы в ее неприглядном доме становились все холоднее, и сквозняки будили ее по ночам. Теперь еще и дожди польются, смоют усталость и печаль с ее лица, смешавшись со слезами.
Однажды, давным-давно, когда ее дядя еще был жив, у Ваойлет было своё секретное место. Она убегала к реке, которая впадала в большое море, и там, у самого берега, росло раскидистое ветвистое дерево, теплое и надежное. Она забиралась на него и сидела, свесив ноги, смотря то в небо, то на свое переливчатое отражение, и ей было легко и воздушно, как будто этот соленый ветер проникал в ее грудную клетку и свистел там, веселясь и свободничая. Когда она сидела там, ей не было одиноко.
Но в день, когда Вайолет исполнилось двенадцать – в последний день лета – была страшная гроза, ливень долбил в стекла, ветер срывал крышу и не гладил траву и листву, как обычно, а хлестал их, как будто в порыве ненависти и неизбывного горя. И когда она прибежала к своему тайному месту, запыхавшаяся и испуганная, ища поддержки и успокоения – она увидела, что молния попала в ее раскидистый дуб, и от него ничего не осталось, только кривой обугленный пень, черный и полный горькой золы.
С тех пор у нее не было ничего, что бы могло защитить ее. Поэтому она так боялась поверить, что дом, который она видит во сне – есть; ибо вдруг она обманется, вдруг снова окажется, что нет всемогущей силы, способной остановить зло у порога, способной отогнать тень и спрятать ее от всего плохого. Вдруг все-таки нет ничего, чему можно было бы довериться.
Такие мысли и воспоминания никогда не покидают тебя полностью, и чтобы прогнать их хотя бы на время, надо совершить усилие, намеренно отвлечь себя чем-нибудь; Вайолет потрясла головой и стала рассматривать первый же попавшийся ей на открытой ярмарке шатер, сшитый из цветных лоскутков плотной ткани. Побродив между прилавков и шатров с полчаса, она наконец заметила в толпе тонкую девушку со смуглой кожей и хитрыми глазами. На птичьих лодыжках – ножные браслеты, на ломких пальцах – не сочетающиеся тяжелые кольца. Большие темные глаза и смоляные волосы, это была Мирослава, старая знакомая Вайолет, красивая цыганская девушка, которая одной улыбкой могла свести с ума весь город. А еще она была одной из лучших прорицательниц в таборе.
— А, привет-привет, — Мирослава махнула Вайолет тонкой смуглой рукой. Каждая их встреча проходила так, как будто они расстались всего лишь вчера и каждый день пили чай у друг друга на веранде. — Пришла спросить о Марко?
Каком-таком Марко?
— О ком? — удивленно переспросила Вайолет.
— Не притворяйся, что не знаешь, о ком я, — улыбнулась Мирослава. — Тебе же он снится.
Вайолет похолодела.
— Н-нет, мне никто не снится, — безнадежно ответила она. — Только дом.
— Дом?
— Дом посреди леса. Слегка заброшенный, но очень уютный. Это что-нибудь значит?
— И ты не встречала никогда светловолосого юношу в серой шляпе?
— Кого?
— У него пфифун на плече. Не перепутаешь, — Глаза Мирославы загадочно блеснули.
— Э-э-э... да, кажется, мы сталкивались примерно неделю назад, — Вайолет почувствовала себя крайне неудобно. Образ кареглазого мальчика с самой теплой на свете улыбкой тут же всплыл у нее в памяти, настолько быстро и ярко, что это настораживало. — Ему нужно было к морю. Странный мальчик.
— Но тебе ведь он понравился? — чуть нараспев, глядя куда-то в пространство, спросила цыганка. Ее большие темные глаза как будто следили за чем-то – расслабленно, но неотступно, и видели картины, скрытые от чужих глаз.
— Ну да. Забавный.
— Его зовут Марко. А его пфифуна зовут Веснушка.
— Мило, — почти ворчливо отозвалась Вайолет.
— Не притворяйся, что тебе без разницы, — улыбнулась Мирослава, переведя взгляд с неведомого на нее. — Хочешь чаю? Кофе?
Они сидели в шатре у цыганки и пили кофе. Мирослава поделилась тем, где провела последний год, пожаловалась, что листья определенных трав заметно подорожали, а в этих краях подобного не найти, только через океан; вздохнув, доверительно сообщила, что хочет посетить Тальсин, а еще – что нашла женщину, которая сможет научить Мирославу красивому танцу. После этого она как бы невзначай сообщила Вайолет, что Марко много путешествует. А еще он любит земляничное варенье.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — раздраженно отозвалась она, чувствуя холодок в спине. Много путешествует – значит, его никогда не бывает дома. Значит ли это, что в его доме тоже всегда холодно, как в ее?..
— Хочешь соврать, что тебе неинтересно?
— Не то чтобы слишком.
Мирослава быстро улыбнулась, а потом резко посерьезнела.
— Прямо за моим караваном шли разбойники, мы доплачивали за ночную охрану лагеря. Это те самые разбойники, которые три месяца назад ограбили самого знатного купца из вашего города. Они убили его дочь. Теперь они снова в ваших лесах, будь осторожна.
Вайолет, не зная, как реагировать на такую перемену темы, только кивнула.
— Теперь иди.
Выскочила из шатра, торопливо зашагала домой, даже не спросив про новые юбки. Воровато купила у первого попавшегося торговца банку земляничного варенья. Не оглядывалась, пока не добежала до самого порога, устало села на ступеньки, подняла глаза к небу. Тяжелое, серое, наваливается и душит, скоро быть холодному ливню.
В конце концов, последний день лета, пора бы. Только когда же всё это кончится.

Часам к девяти, когда стемнело, ливень действительно начался. Гром, молнии, ураган – всё совсем как на ее двенадцатилетие. Но горько не было, было пусто и тихо, как будто внутри нее было большое ледяное озеро, и даже ветер не тревожил его зеркальной воды. Но в этой воде не отражалось ничего, кроме сухой и недоброй тьмы.
Вайолет зажгла последнюю свечу – надо же, забыла купить на ярмарке еще воска! – и села у окна, наблюдая за тем, как порывы урагана расшвыривают мелкие ветки и листья.
Чай в чашке понемногу остывал, никем не тронутый, Вайолет механически размешивала ложкой по блюдцу остатки варенья. Отложила ложку, окунула указательный палец и сунула в рот. И – снова размешивать ложкой – туда-сюда. Чай остыл.
Она уже почти задремала, когда услышала это.
Кто-то звал ее. Сквозь ночной мрак прорывались белыми призрачными всполохами чьи-то отчаянные крики, полные боли и ужаса. Никаких слов, живая, не разделенная ни с кем тоска. Такая, которая могла бы принадлежать ей, если бы не принадлежала уже кому-то другому, там, во тьме снаружи.
Было очень страшно открыть дверь. Если бы Вайолет жила не одна – кто-нибудь остановил бы ее, сказал бы: «Одумайся! Что ты делаешь?! Никаких криков нет, тебе кажется!». Но никто не говорил ничего, не хватал ее за руки. Только в голове стучало раскатисто: «Теперь они снова в ваших лесах. Будь осторожна».
Плевать. Вайолет толкнула озябшей, почти ничего не чувствующей рукой тяжелую дверь, скрип несмазанных петель – и вот уже дикий неистовый ветер разметал ее волосы, ударил мокрым холодом в лицо. Холодные крики неведомых привидений повторялись, и от них так жутко сжимало сердце, что хотелось прибежать туда, в самое темное на свете место, схватить душу, которая так кричала, и согреть в своих неумелых руках, обнять, обхватить собою, чтобы хоть кто-нибудь был счастлив. И пусть это она достанется жестокому ветру и грозному ливню, пусть ее сожрет пустой мрак, пусть, только пусть эти крики о помощи найдут отклик и хоть чье-нибудь одиночество развеется в море тепла.
«Они снова в ваших лесах». А еще – «Он любит варенье. Особенно – земляничное».
Нестрашно, что она умрёт, поскорей бы, поскорей бы добраться до места.
Вайолет ничуть не удивилась, когда стоны завели ее в лес. Было совершенно очевидно, что это какая-то магия, очевидно – недобрая, ведь кто бы ни кричал, его голос не мог долететь сквозь шум грозы до ее дома. Так что это, вероятно, разбойники зачем-то решили ее выманить, может, думают, что у нее дома полным-полно наследства, спрятанного в погребах, легкой наживы?
Хорошо, хорошо, она идёт, только пусть не трогают никого, кроме неё.
«Особенно – земляничное». Она не боится.
Спотыкаясь, не разбирая дороги – глаза заливал дождь – Вайолет раздвигала низкие ветки, вырывала дырявую юбку из цепких кустов. На ее лице, руках и ногах оставались царапины, к тому же, торопливо покидая свой дом, она даже не вспомнила о накидке, и теперь продрогла до самых костей.
Она забрела в такую чащобу, до которой сама бы никогда не додумалась добираться, через какие-то овраги, болота, мимо огромных толстых деревьев, переплетенных корнями друг с другом. Идти было тяжело, но ей было откуда-то доподлинно ясно, что это – самый короткий путь.
«Я иду, иду, уже иду, только подожди еще много», – то ли про себя, то ли вслух бормотала в ответ на жуткие холодные крики.
Поскользнувшись на размытых колдобинах и чуть не нахлебавшись лесной грязи, Вайолет вцепилась руками в какое-то дерево и подняла взгляд от земли. Где-то за пару миль от нее ударила молния, и в этой мгновенной вспышке она различила контур раскидистой яблони. Чем-то знакомой.
«Что такое?..»
Не может быть.
В этот момент дождь стал понемногу стихать, и стоны, звенящие и отдававшиеся гулом в ее ушах, прекратились, и тучи слегка разошлись, выпуская из своих прорех полную луну. Но Вайолет ничего этого не заметила, она заметила только, что крыша – соломенная, а западная стена увита плющом.
«Черт возьми! Это..!»
Нет, нет, не может быть, невозможно.
На плохо гнущихся ногах Вайолет поднялась на крыльцо и толкнула дубовую дверь. Внутри, как всегда, было мирно и тепло, и кресло-качалка ждало ее, и камин ждал ее, и каждая пылинка ждала ее.
— Я пришла, — дрожащим голосом объявила она и повалилась на колени, оперевшись руками о пол.

Всё, теперь она была, как непокоренный бастион, невозмутима и спокойна. Взялась за домашнюю работу, чтобы оглядеть дом – настоящий, не приснившийся! – и освоиться. Камин растопить не удалось, так как дрова остались на дворе и насквозь промокли, но пыль была заботливо сметена с каминной полки. На столе стоял чайник, не кипяченный из-за промокших дров, и блюдце с вареньем. Откуда варенье? – несколько банок земляничного на верхней полке кухонного шкафа, ничего удивительного, так и должно быть. Земляничное, ее любимое, а это – ёё дом.
Теперь она никогда его не покинет, никогда не уйдет отсюда. Она нашла его, нашла своё место, самое надежное, самое родное, самое любимое – да что там, единственное любимое место.
Место для счастья.
Гроза понемногу прекратилась, лес перестал быть кошмарным вместилищем злого колдовства, обрел свой ночной покой. Если открыть окно, можно услышать пение ночных птиц. Умиротворение и безмятежность.
Вайолет закрыла глаза, вздохнула и улыбнулась. Отвернулась от окна, чтобы посмотреть, что же еще находится на кухонных полках, когда – вдруг –
так неожиданно! –
заскрипели под чьей-то тяжестью деревянные ступени и открылась тяжелая дверь.
Выдохнув, Вайолет, не раздумывая, схватила со стола тяжелую поварешку и резко повернулась, наставив половник на неведомого злоумышленника, покусившегося на ее дом. В неверном лунном свете, на фоне дверного проема появилась огромная фигура человека в плаще. Вайолет икнула от ужаса, но половник в руке не дрогнул.
— Кто здесь? — усталый донельзя голос, тяжелое дыхание. Фигура навалилась плечом на дверной косяк. Вайолет наконец перестала сдерживать дыхание и со свистом вдохнула.
— Я, — тонким, испуганным голоском. Потрясающий ответ, безусловно, всё объясняющий.
Похоже, человек у двери тоже так считал и развеселился.
— А-а-а, ну раз ты, тогда ничего, — Вайолет могла поклясться, что человек улыбнулся. И в доме стало светлее, может быть, поэтому она и разглядела его теплую улыбку?.. — Ты действительно думаешь, что разбойники до ужаса боятся половников или это мои половники особенно страшные?.. — Серебристый смех.
Тут неведомый гость сдавленно застонал и прижал руки к правому боку. «Наверное, ему больно смеяться?..»
— Что с тобой? — против своего желания спросила Вайолет. И тут же поняла, что переживает. Бросила свою глупую поварешку, кинулась навстречу и, едва не коснувшись, резко отшатнулась. Разглядела широкополую шляпу, из-за которой силуэт казался огромным, и чей-то пушистый хвост.
— Марко?..
Так это его дом...
Капли стекали с плаща и светлых волос, срывались со шляпы, с взъерошенного пфифунского хвоста. Дождевые. А между пальцев, прижатых к боку, просачивались капли рубиновой крови.
— Да, это я, — Марко поднял взгляд и через силу улыбнулся. — Как жалко, что мы встретились в таких обстоятельствах.
— В каких еще обстоятельствах?! — вскинулась Вайолет.
— Ну, я немного не в форме, — снова мягкая улыбка. — Я встретил господ-разбойников в лесу...
Так вот оно что.
— Тебе нужно тепло, — сказала девушка, сама не зная, что именно имеет в виду. Внутри нее дрогнуло что-то, похожее на щекотку под ключицами. «...согреть в своих неумелых руках, обнять, обхватить собою». Он очень красивый, подумала она отстраненно. Встряхнула головой. – Но я не могу зажечь огонь – дрова промокли.
— О, это ничего, просто погладь камин по решетке, он их мигом высушит...
Марко попытался войти в дом, покинув свою опору в виде входной двери, но, видимо, ему было слишком больно стоять прямо, поэтому Вайолет торопливо подставила свое хрупкое плечо, чтобы поддержать его. На какое-то мгновение он действительно оперся на нее, усталый, раненый, и его лицо наклонилось к ее лицу. Она вдохнул, и его глаза цвета молочного шоколада на мгновение удивленно распахнулись.
— Ты пахнешь земляникой. Очень вкусно.
— Да, я тоже люблю земляничное, — как-то невнятно отозвалась девушка. Она во все глаза смотрела на него, разглядывала его немного вздернутый нос, светлую кожу, бледные веснушки.
Вскоре огонь уже весело потрескивал, а пока Вайолет возилась с дровами, Марко успел неведомым образом и высохнуть, и, судя по всему, даже излечиться от ран. Наверное, в этом доме есть какая-то своя магия, решила девушка.
Веснушка соскочил с плеча Марко и носился за ней след в след, фыркая ей под пятки, и его большие уши стояли торчком, как и пушистый хвост.
— Я вижу, ты уже нашла банку с вареньем, это хорошо, — подмигнул Марко. — Самое время для чая.
И чайник под его взглядом заливисто засвистел.

Больше всего ее волновало, что он думает по поводу того, что она так бесцеремонно оказалась в его доме. Она не собиралась покидать свое священное место, которое полюбила еще во сне, но как объяснить другому человеку, что она тут вообще делает? Притворяясь, будто уставилась в чашку с крепким ароматным чаем, она тайком из-под опущенных ресниц разглядывала его. Такой красивый, такой волшебный. Может быть, они могли бы жить вместе?
По крайней мере, рыжий пфифун, устроившийся вокруг ее шеи, точно был не против.
— А как же так вышло, что разбойники... тебя?— наконец решилась спросить Вайолет. Марко будто бы очнулся от глубоких раздумий, какую-то минуту его взгляд, устремленный на нее, был серьезен, но потом он снова тепло улыбнулся. От таких его улыбок у нее всё внутри ёкало.
— Всё в порядке, — Марко снова уставился на чашку в своих руках. Потом в окно, где уже появлялись намеки на скорый рассвет. — Я ходил посмотреть на корабли. Вообще-то хотел уйти через море, но когда запахло осенью, я почувствовал, что ещё не время. А на обратном пути я встретил людей, точнее, шел мимо их костра и услышал, что они собираются ограбить дом какой-то девушки, про которую, мол, все говорят, что у нее большое наследство.
Вайолет почувствовала холодную ярость.
— Я так и думал, что это ты, — просто пожал плечами Марко, снова улыбнувшись. — Пришлось сбить их со следа и отправить куда подальше, но среди них оказался колдун, много старше и гораздо сильнее меня, м-м-м, в вопросе драки.
Тут он замолк и помрачнел.
— Кажется, я убил его.
Марко снова уставился в окно. Теперь он выглядел грустным и очень-очень юным, как будто ему едва минуло пятнадцать.
— Но зато ты сам жив! — не сдержалась Вайолет. Она даже представить себе не могла, чтобы этот юноша погиб где-то в темном лесу в бою с каким-то там колдуном, тем более, из-за нее. «Я так и думал, что это ты...»
— И ты тоже, Вайолет, — широко улыбнулся он. — Ты тоже в порядке, это главное.
— Откуда ты знаешь моё имя?!
— А откуда ты моё?
Смех плескался в его шоколадных глазах.
— Просто знаю, и всё, – как-то по-детски надула губы Вайолет.
Марко кивнул.
— Я тоже – просто знаю, и всё. Я же волшебник, — безмятежно сказал он.
Вайолет замялась.
— Я слышала, как кто-то кричал. Поэтому я и пришла сюда. Кто-то кричал. Как будто призрак. Я это даже дома услышала.
— Кричал? — Марко выглядел озадаченным. — Не знал, что это будет так. Просто... я хотел, чтобы ты оказалась в безопасности. Попросил небо, чтобы любой ценой ты покинула свой дом – ведь они могли убить тебя там! – и немедленно отправилась в любое безопасное для тебя место, где хоть что-нибудь оберегало бы тебя. Я... я вообще-то удивился, увидев тебя здесь.
У Вайолет комок застрял в горле.
— Ну, всё к лучшему, зато ты зашла ко мне в гости, — Марко приподнял свою чашку в знак гостеприимства.
— Я должна буду уйти? — Черт, черт, черт, неужели у нее не хватит смелости сказать ему, что она не собирается никуда уходить?
— А ты хочешь остаться?
В животе – а может, даже повыше – всё похолодело.
— По правде говоря, я всегда искала дом, который будет как этот.
Это было сказано непроницаемым тоном, но еще чуть-чуть, и щипание в глазах превратится в слезы. Всё самое дорогое, что она нашла в этой жизни, было здесь. Неужели ей придется уйти отсюда?
— Тогда я буду рад, если ты останешься, — Марко улыбнулся и расслабленно откинулся на спинку стула. — Этот дом скучает, когда я ухожу, а если ты будешь здесь, все будут довольны.
«А ты, Марко, ты – ты будешь скучать? Ты будешь доволен?»
— К тому же я в долгу перед тобой, — Марко открыл левый глаз, счастливо улыбаясь и оставив второй глаз зажмуренным. — Ведь если бы не ты, мой бок до сих пор бы причинял мне некоторые неприятности.
— Что? — сдавленное, неразборчивое, изумленное. Пфифун спрыгнул у нее с плеч и побежал прямо по столу к Марко.
— Магия этого дома устроена так, что чем больше любви, тем лучше всё, м-м-м, работает. По правде говоря, сегодня я слишком устал, чтобы делать хоть что-нибудь, и у меня вряд ли хватило бы сил на лечение. Значит, это всё благодаря тебе.
Марко помог зверьку устроиться у себя на плечах и снова посмотрел на нее, но как-то по-новому. Глубже, что ли.
— Пойдем, я кое-что тебе покажу, — он протянул ей руку и, когда она неуверенно коснулась его теплой ладони, потянул ее за собой.
Они поднялись по узкой пухлой лесенке на чердак, потом – на балкон, и Вайолет ахнула.
На мили вперед простирался дремучий лес, хмурые лиловые облака нависли над миром, но в самом конце, там, где земля встречается с небом, золотой монетой начиналось солнце.
— Здорово, правда? Когда стоишь здесь, кажется, что весь мир – твой.
Еще дальше, там, где кончался лес, пенилось суровое северное море. И Марко смотрел туда с тайной надеждой, а Вайолет – с тихой грустью.
Марко не отпустил ее руки, и они так и стояли, пока солнце совсем не взошло, и в груди было много-много бабочек, и было счастливо, и проклятие, свалившееся на нее с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, больше не имело никакой силы – ведь она, кажется, нашла то самое всемогущее волшебство, которое искала.